помаду, – стал убийцей. Чтобы повысить свой рейтинг. Вот и спроси: что такое убийство? Ради чего человек идет на убийство? И на что он еще пойдет, если уж пошел на убийство?
– Телеведущий? – переспросил Цыплаков. – С какого канала?
«Вот он, взгляд жертвы – осмысленный, испуганный и угасающий». Это были последние слова Сонни Новеллы, которые услышал Виктор. Они были обращены к Вики Миллер. Виктор, проводив Новеллу и Берча в подвал, в эту минуту возвращался наверх. Прислонившись спиной к «чухонцу», он повернулся лицом к свету, струящемуся из приоткрытой двери дома.
«Вот удобный момент для нападения», – подумал Михей, заходя Скоблику за спину. Лучшего и придумать было невозможно. Он показал Дикарке, чтобы она убрала пистолет, и шепнул ей на ухо:
– Будем брать его вдвоем.
Они собирались провести классический захват пленного, а не «грубое снятие» часового, поскольку в планы Михея входил допрос Скоблика.
Дикарка передала свою спортивную куртку Михею. Тот подкрался к Скоблику сзади и набросил куртку ему на голову. Дикарка перепрыгнула через низкие ворота и с разворота ударила Скоблика ребром ладони в кадык. Его тело обмякло и отяжелело в руках Михея. Тамира подхватила его за ноги, и они вдвоем перетащили его в тень крыльца.
Наймушин сдернул куртку с головы Скоблика, приложил пальцы к его шее, проверяя пульс. Дикарка что-то уж сильно ударила его, едва не провалив ему щитовидный хрящ на горле. Но действовала строго «по уставу», как учили в спецшколе. А вот сам Скоблик сплоховал. Видимо, решил, что дело сделано, опасаться уже нечего.
Скоблик был жив. Сердце его билось глубоко и ровно. Рот чуть приоткрыт, язык заметно прикушен. После такого удара в себя приходят не скоро. Десять-пятнадцать минут, не меньше, прикинул Михей.
– Покарауль его, – распорядился он, вставая на ноги. – Я – в дом.
Дикарка протянула ему пистолет.
Михей кивнул на Виктора:
– Поосторожней с ним. Он может и раньше очухаться.
– Не паникуй. Я знаю, когда мужик начинает приходить в себя.
– Свяжи его.
– Я и сама об этом подумала.
Михей открыл дверь. Короткая прихожая, спланированная «наоборот», в ширину. Массивная наборная дверь, покрашенная зеленой краской, смотрелась стильно. Как и входная, она была приоткрыта. Но свет за ней не горел.
Свет струился из единственного в этом узком наклонном проходе светильника. Проход казался трубой и из-за округлого свода, а обманчивый свет скрывал ступени. Он же походил на громадную слуховую трубку: до Михея донеслись приглушенные голоса – мужской и женский. Напряжение в них подсказывало, что разговаривали они на повышенных тонах, особенно женщина. Только расстояние, толстые стены сильно приглушали их голоса. Не разобрать слов и на середине прохода, куда Михей успел спуститься.
Он открыл дверь и тут же шагнул в сторону от прохода.
Дикарка выдернула из куртки стягивающий капроновый шнур. Он был достаточно длинным для того, чтобы связать Скоблику руки двойной петлей. Тамира склонилась к простоте – набросом. Она одной рукой свела кисти Скоблика вместе и надела на них петлю. Неожиданно остановилась, прислушиваясь. До ее ушей докатился приглушенный звук, как будто быстро открыли и закрыли дверь на шумную улицу. Она отвлеклась от работы, когда ей оставалось затянуть петли и, разъединив концы шнура, обмотать руки у запястья.
Виктор контролировал каждое ее движенье. Он дождался удобного случая, когда Михей оставил Дикарку одну, а последняя потеряла бдительность. Он дождался и взгляда Дикарки, распахнув свои глаза. Пару мгновений он смотрел на нее, не шелохнувшись, как будто были живы только глаза, потом сильно и резко развел руки в стороны, так, что капроновый шнур ожег его запястья. И тут же свел руки вместе, вынося их вперед. Дикарка получила удар по ушам открытыми ладонями. Широко открыв рот, она беззвучно кричала внутрь раскалывающейся от боли головы. Она закрыла уши руками так быстро, что коснулась рук Скобликова. Она попыталась было встать, но бывший товарищ снова опередил ее – играючи. Поднявшись, он ногой ударил Тамиру в голову. Она получила двойной удар, стукнувшись виском о бетонную площадку. Он перевернул ее на живот, сложил ей руки ладонями наружу и набросил на них петлю, обмотал концы несколько раз и завязал их обычным узлом. Снова перевернув ее, он затолкал в рот Тамиры рукав куртки.
Дикарка замычала, отчаянно мотая головой. Изловчилась и, оттолкнувшись ногами, попыталась нашуметь, пусть даже вниз головой скатившись по ступеням. Лишь бы предупредить Михея. Скоблик походя, лишь бросив короткий взгляд на девушку у своих ног, резко закрыл дверь. Тамира получила еще один удар в голову и потеряла сознание.
Михей держал пистолет двумя руками, подав корпус чуть вперед. Эта правильная постановка рук и само положение тела, легкий наклон головы даже непосвященному говорили о профессионализме стрелка. Михей держал на мушке Сонни Новеллу, определив в нем главного – по тому, как он держался и смотрел; у него был взгляд человека, который и сам может наделать проблем. Глаза у чернокожего бегали. К тому же он в поисках защиты сделал шажок к Сонни. Взгляды их пересеклись.
Новелла был абсолютно спокоен. Он подумал о том, что они друг друга стоят. То есть он и этот пацан, который всего четыре года тому назад околачивался на вокзалах, и плакать по нему могли только его блохи. Нет, у него не было взгляда победителя. У него был дерзкий взгляд непокорного раба, человека, рожденного свободным. Он и стал таковым. Точнее, почувствовал себя независимым, радовался жизни, пользовался мобильным телефоном, банкоматом, принимал душ в собственной квартире. Только он не знал, что в его голове код, способный разрушить счастье – именно счастье этого молодого человека. Новелла не мог себе представить, что такое рухнувший замок. Одна фраза, и он увидит, как осыпается песок к ногам этого непокорного раба. И как тут не ощутить себя в душе творцом?
Самому Михею эта сцена напомнила встречу с людьми (ему запомнилась такая деталь, как значки на лацканах, означающие принадлежность к какой-то партии), которые предложили ему деньги за «пустяк»: переодеться в одежду девочки и быть таковой пару вечеров. В отличие от приятелей, Михей еще не опустился до уровня проститутки. Этим голубомордым понравилась «его мордашка», но больше – «его фигурка». Они даже перешагнули через то, что им придется отмывать его в бане. А может быть, это было частью их плана по переодеванию мальчика в платье девочки. «А мне не придется надевать бант?» – задал он вопрос. Господи! Они клятвенно заверили его, что нет – никаких «глупых бантов». «Жалко, – ответил Михей. – Бант – это мое непременное условие». Он убежал и неделю не появлялся на вокзале. Вот и итальяшка с негром напомнили ему пару «голубых воротничков».
– Погоди, не стреляй, мне нужно сказать тебе пару слов, – остановил его Сонни. – Может, они тебя задержат.
– Говорите.
– Ты считаешь себя умным человеком? – И Сонни без паузы, лишь судорожно сглотнув, продолжил: – Если ты такой умный, почему ты мертвый?
Михей открыл было рот, чтобы достойно ответить на эту «голливудскую глупость», но вот его рот искривился. Что-то мешало губам произнести эти «достойные слова». Он один в один походил на Робокопа, на пути которого стала засекреченная в его человеческом мозгу директива. Пистолет выпал из его рук.
Новелла, наблюдая за ломкой Михея, подошел к нему вплотную, заглянул в его безумные, широко распахнутые глаза, взял его пальцами за подбородок и повторил:
– Если ты такой умный...
– Прекратить! – внезапно взбунтовался Филипп Берч. – Ни единого, мать твою, слова!.. Прекратить! – понизил он голос до грозного шипенья.
Он в свою очередь подошел к Михею близко, оттерев плечом Новеллу, взял его за руку, чтобы проверить пульс. Три, четыре секунды, и Берч покачал головой. Частота пульса Михея подбиралась к двумстам ударам в минуту.
Бледность накатила на Михея не вдруг; словно открылись жалюзи в темной комнате, и лунный мертвенный свет упал на его лицо.
