кабинете замполита военно-морской базы, Михаил Артемов поддерживал товарищеские отношения. Они познакомились в октябре 1999 года, когда военная прокуратура СКВО возбудила уголовное дело по факту гибели девяти десантников: «федеральная авиация по ошибке нанесла авиаудары по группе армавирского спецназа». Тогда обвинение было предъявлено генерал-майору внутренних войск Николаю Ч. Но он попал под амнистию, объявленную в честь 55-летия Победы.
Немного отвлекшись от темы, Артемов тем не менее не пропустил ни одного слова генерала Паршина.
– Причин много, – продолжал Александр Петрович, – говорить о них не стоит. Поначалу вели внутреннее расследование, но прекратили его, чтобы не привлечь внимание, которое подхватила бы очень независимая – при Ельцине – пресса.
– Глава государства знал о происшествии в «Дельте»? – спросил Артемов.
– Глава чего? – не остался в долгу Паршин. – Об этом знал ящик моего письменного стола – он хранит много секретов. Там столько ельцинской перхоти… В курсе был директор службы безопасности. Я спросил его, хочет ли он заняться этим делом. Пообещал не вмешиваться. Он отказался. – Генерал помолчал. – Но кое-что выяснить удалось. Подозрение пало на лейтенанта Колчина. Сейчас он капитан, так?
Артемов пожал плечами: откуда я знаю…
Паникян кивнул:
– Так точно.
– Но доказательной базы на него так и не собрали. Честно говоря, появление Колчина в центре стало для меня неожиданностью. И последствия не заставили себя ждать.
«Это точно», – согласился с оппонентом полковник. И глазами призвал Паникяна поучаствовать в беседе.
– Появился не только Колчин, – сообразил начальник курсов, – Офитов вернулся, Юрмин. Совсем недавно – Владимир Тульчинский.
«Он хорошо держится», – Артемов отдал должное генералу. Просто смотрит на Паникяна скучающим взглядом, в котором заметно безучастие дворецкого. Вот сейчас полковник вдруг почувствовал перевес, громадный перевес на своей стороне. Даже снизошел до полушутливой мысли: «Я вылеплю его. Не сойти мне с места – вылеплю».
А генерал, что удивительно, словно поддерживал мысленный монолог с военным разведчиком. Он вспомнил, где слышал фамилию полковника. Конечно же, это нашумевшее дело в Самарской области, где была обезврежена террористическая группа Адлана Магомедова, готовившего теракт на заводе по переработке отравляющих веществ. Вот, оказывается, что это за птица. В том деле, с которым Паршина знакомил лично первый заместитель начальника ГРУ Тимофеев, полковник Артемов никак себя не проявил. Во всяком случае, так понял Паршин. Руководитель оперативно-следственной группы всегда опаздывал. А слова Тимофеева о том, что его подчиненный «был вынужден действовать по обстоятельствам», Паршин лишь принял к сведению. Чтобы тотчас забыть. Однако пришлось вспомнить.
И легкое беспокойство, рожденное появлением полковника военной разведки, прошло. На взгляд Паршина, полковник Артемов не вытягивал даже до неудачника, поскольку, как это известно, даже для того, чтобы стать «лузером», нужно хорошо потрудиться. Артемов же только делал вид, изображая трудоголика. Потому на простой вопрос о звании Колчина пожал плечами: мол, откуда мне знать…
Теперь все ясно. «Серость».
Паршин вернулся к теме подозрений и доказательной базы, которую в мысленной интерпретации Михаила Васильевича «так ни фига и не подвели».
– И что? – спросил Артемов.
– Ничего. Наверстываем упущенное. Сейчас Колчин в полевом лагере, а у него дома идет обыск.
Полковник мысленно присвистнул: «Вот это номер!»
А что дальше? Наверстают, конечно, найдут любые доказательства. А как же показания самого Колчина? Язык ему не отрежешь. Если только вместе с головой.
– Вы – и обыск… – Полковник выдержал паузу, напрашиваясь на ответ. Подосадовал, что не смог переговорить с военным прокурором до беседы с Паршиным. Хотя… наверняка его нет на месте, он в квартире Колчиных проводит обыск. Генералу нужны запротоколированные материалы.
– Вам сколько лет? – спросил Паршин.
– Тридцать девять. Округляю до сорока.
– Валерий Максаков, погибший во время теракта, был на год младше вас. Он был моим учеником. Мы работали в одной системе госбезопасности, одновременно шагнули в другое ведомство. Я не мог остаться в стороне тогда, не могу и сейчас. Уверен, все идет к тому, чтобы установить имя заказчика теракта.
– Я тоже, – неосторожно заметил Артемов. – Я тоже надеюсь на это.
Ирина Колчина находилась в процедурном кабинете и делала перевязку курсанту Игорю Дитмару. Не везет парню, две недели назад у него проявилась аллергическая реакция в виде покраснения кожи, которую, правда, удалось снять парой ложек хлористого кальция и таблеткой димедрола. «Вы только в журнал не заносите», – просил Дитмар. «Как скажешь, родной», – успокаивала его Егорова. И фиксировала на бумаге болячки курсанта. И вряд ли бумага стерпит: Дитмару грозило отчисление по состоянию здоровья.
Сейчас медсестра испробовала последнее, наверное, средство: мох сфагнум, в обилии растущий на болотах. Вещества, содержащиеся в сфагнуме, убивают микрофлору нагноившихся ран и порезов – об этом должен знать каждый спецназовец. Кулечек с сухим мхом ей передал дежурный, а заодно словесное сопровождение: «От Алексея Бережного для Дитмара». Видно, Алексей в ночь перед походом ходил на болото.
Дверь в процедурную открылась, и медсестра увидела Егорову.
– Я закончу тут, – сказала военврач. – Иди, Ира, с тобой хотят поговорить.
«Опять», – качнула головой Колчина. Допросы прокурорских работников приводили девушку в смятение, даже вызывали безотчетный страх. Ей отчего-то казалось, что опасность грозит не ей, а Олегу. Необъяснимое чувство. Характерно для себя размышляла: ответ знает лишь душа, но она, обеспокоенная, затаилась.
Троих молодых людей, поджидавших ее у кабинета врача, она видела впервые. В отличие от следователей военной прокуратуры, которые за основу взяли пренебрежительно-заигрывающий тон, эти были подчеркнуто официальны.
– Ирина Николаевна? Добрый вечер. Переоденьтесь и пойдемте с нами. В машину, пожалуйста.
Ирина оказалась зажата на заднем сиденье «Волги», принадлежащей начальнику базы, между двумя плечистыми парнями. Не могла не подумать о том, что ее арестовывают. За что? Причину можно придумать. Или подготовить. Однажды она услышала по радио: «Судьба продает дорого то, что обещала подарить». Лучше не скажешь. А только недавно казалось, что судьба преподнесла ей подарок. Как можно забыть глаза Олега, его взволнованный голос… Такое чувство, что он искал ее все эти долгие семь лет… И нашел. И вот тогда жизнь показалась счастливым сном. Как в настоящем романе. Она жила в двух измерениях: «такого не бывает» и «еще как бывает!».
«Если наступит завтра…»
Она забыла эти слова, хотя жила именно ими. Сейчас вспомнила про них, словно память нарочно зашвырнула ее в далекое прошлое: она прощается с Олегом в больничной палате, прощается навсегда: «Просто я верю, что завтра наступит. Вы не переживайте за меня». Сейчас усомнилась; ее слепая вера мутировала в «верную слепоту». Казалось, ее везли на казнь, а эти молодчики были посланцами из далекого прошлого: «Твой срок закончился давно». Ей стало жутко, страшно. От того, что она все эти долгие годы была живым трупом, а смерть примет в той ужасной одинокой палате онкологического диспансера. Смерть сожрет самое дорогое: память. Уже сейчас чувствовала пугающую пустоту, пронзенную каркающим голосом: «Сука! Шалава! Проститутка!» Щеки ожгло, как будто ее хлестнула тяжелая рука матери.
У подъезда дома Колчиных стояла еще одна машина. Возле нее скучали надоевшие следователи военной прокуратуры.
– Здра-вствуйте, Ирина Николаевна, – сделал обрадованное лицо один из них. – Мы вас зажда- лись.
Медсестра предпочла отмолчаться.
