то и могло выскочить, так это сердце Терехина. Изуверский ход генерала не подлежал оценке. Какой- никакой оценке подлежали мысли Николая. Он знал – он-то наверняка знал, что снайпер не станет стрелять сквозь живой щит, но не был уверен, что об этом знал Свердлин. Противоречие, даже не одно, а два: выстрелит или нет, а если выстрелит, то... Крапивин мог нажать на спусковой крючок – сдадут нервы и выстрелит. Именно этот шаг генерала мог подтолкнуть Виктора к безумству, к отчаянию. Такое чувство, что генерал хочет крови, жертвы – ребенка ли, президента, ему все равно. Все это не так, но куда выкинешь эти мысли?
Именно они и грязный ход, который нельзя было назвать даже ударом исподтишка, и подтолкнули Терехина к логическому шагу. Он враз встал на сторону снайпера-террориста. Не мог не встать. На сей раз – окончательно и бесповоротно.
Полковник остановил машину и бросился через дорогу. Как раз в тот момент, когда воспитатель отдал команду, и глухонемые дети прорепетировали приветствие. Невнятные и гортанные выкрики подняли волосы на голове Николая. Он испытал такой ужас, что невольно схватился за голову, затыкая уши.
Его спасло служебное удостоверение, когда два гаишника выросли перед ним с автоматами на изготовку.
– Уводите детей! – прохрипел Николай. – Я полковник ФСБ. Быстро!
«Уходите, уходите», – мысленно поторапливал детей снайпер. Он узнал в человеке, стоящем буквально во главе эвакуации детей, полковника Терехина. Что испытал при этом Близнец, словами объяснить невозможно. В голове и груди вихрь эмоций: Николай знает, что снайпер на огневой позиции, и он уводил детей по нескольким причинам. И обе были понятны Близнецу. Одних он спасал, а другого освобождал. Он резал путы на руках стрелка, который слышал мысленное послание Николая Терехина: «Стреляй, стреляй, Витя!» И если один принял решение на выстрел, то второй выписал на него санкцию.
Напряжение было настолько велико, что Близнец буквально видел цель боковым зрением. Он полностью контролировал себя. Он не смел даже прикоснуться к защитной скобе, не говоря уже о касании пальцем спускового крючка – при том что все пять патронов пока что покоились в магазине. Давление на спусковой крючок было настолько несопоставимым с устрашающей энергией пули, что это было сравнимо разве что со взмахом крылышек бабочки и центром смерчевой воронки.
– Стреляй, в бога мать! – сквозь зубы бросал Терехин. Он находился не на одной из центральных улиц города, а словно на поле боя, где свистят пули, рвутся снаряды; там, где ты веришь товарищу, а он верит тебе. «Литер»-спецназовец, соскочивший с покосившейся фотографии, которому вот сейчас было плевать на трупы оперативников в клюевской квартире, подвел к автобусу мальчика лет восьми и помог подняться в салон. На вопросы воспитателя и гаишников коротко и тяжело хрипел: «Вопрос безопасности». Он имел кабинет на Лубянке, а не на улице Соколова, чем снял иные вопросы – о правомочии.
Воспитанники «Ручейка» заняли места в автобусе, и Терехин поторопил водителя:
– Давай, поехал, быстро! – Глядя вслед удаляющемуся автобусу, бросил гаишнику через плечо: – А я здесь останусь. Интересно.
И пошел на откровенную дерзость, бросая в лицо Свердлина перчатку и мысленно комментируя: «Выбор оружия за мной». Он набрал его номер и отрапортовал в присутствии гаишников:
– Товарищ генерал, ваше задание выполнено. Мне помогали два работника самарской автоинспекции – они рядом со мной. Прошу отметить их в приказе. – Николай вопрошающе округлил глаза: – Как ваши фамилии, ребята?..
Двадцать минут. Казалось, Близнец все еще слышал резкий звонок телефона, который оглашал стены огневого рубежа набатом: «Не спрашивай, по ком звонит колокол». Он мог звонить по кому угодно, но предназначался лишь одному человеку. Он был настойчивым и нес в себе что-то жуткое и в то же время торжественное. Близнец снял трубку и услышал голос Николая:
– У тебя примерно двадцать минут.
И все. Дальше – короткие гудки-секунды.
Целых двадцать минут. Подарок полковника Терехина был настолько очевиден, что Близнец оставил на время свое оружие. Он пил чай, затягивался горьким дымом сигареты, смотрел то через балконный проем на улицу, то на винтовку. Она манила к себе даже подушкой для щеки, на которой он скоро «прикорнет» и затаит дыхание.
За все сразу. Пакетом.
Его съедала острая вина за двух человек. Он свято верил, что встреча с ними не за горами и также горько усмехался: «Да, совсем скоро...»
Потерять. И всегда рядом с этим словом настырно пристраивается другое: найти. И он был близок к тому, чтобы узнать: найдет ли то, о чем мечтал. Пусть не найдет, но спасет – это точно. Отпустит на волю.
Он занял место на огневой позиции. Положил щеку на подушку и с этого момента смотрел только в оптический прицел. Весь мир, все чувства остались позади...
Сколько прошло времени, он не понял. Но вот показался президентский эскорт, головная генеральская машина. Сто двадцать в час. Сброс до двадцати. Поворот. Короткий и ровный участок на постоянной скорости. За бронированным джипом неотрывно следовал ствол снайперской винтовки дальнего боя. С упреждением четыре метра по фронту. В критической точке палец снайпера потянул спусковой крючок, и 64 -граммовая бронебойная пуля с невероятной скоростью понеслась навстречу машине, навстречу человеку, который сидел за слегка тонированным стеклом на заднем сиденье.
Близнеца откатило назад вместе с винтовкой. Он не стал дожидаться, когда восстановится панорама в оптическом прицеле, – получится намного быстрее схватить со стола бинокль и приникнуть к окулярам.
Руки подрагивали, картинка получалась смазанной. Но даже в таком виде она устраивала Близнеца. Водитель джипа после выстрела растерялся и не сумел вырулить из последней шиканы: бампер машины ткнулся в бетонный блок. Витька видел небольшой узор на стекле задней дверцы, в центре которого зияло
