удивила не ветхость этого дома – таких домов в Москве пруд пруди, а то, что в самом подъезде, пропахшем мочой, горела лампочка. Он четко различил даже трещины на массивных балясинах перил, надписи на стенах, мелкий мусор под ногами, среди которого оказались... прошлогодние листья.
На первом, считай, полуподвальном этаже было четыре квартиры, столько же на втором. Инструктор остановился напротив двери, обитой древним дерматином, и вынул связку ключей. Крапивин же ожидал, что Андрей позвонит. Он хотел было спросить его о чем-то, но капитан уже открыл дверь и жестом показал, чтобы гость вошел первым.
Обжитой запах. Другого определения атмосферы, хозяйничающей в этой двухкомнатной «сталинке», Близнец дать не мог. Просто пахло туалетом, кухней, спальней, коридором. Зайди он на кухню, различил бы там более конкретные запахи: мусорного ведра, газовой плиты, колонки, холодильника, раковины. Склонившись над раковиной, уловил бы дух тряпки, застывшего жира, слизи в чугунной улитке, еще более смердящего запаха в стояке, забитом волосами, спичками, бумагой...
Предложение Андрея Проскурина не разуваться прозвучало как отрывок из анекдота.
Витька шагнул в комнату – метров шестнадцати, с высоким потолком, давшим трещину, обклеенную даже не обоями, а тяжелыми шпалерами с темно-синим рисунком. Две стены занимала «стенка» под дуб – старомодная, с широкими платяными шкафами. В углу стояла массивная тумба со стеклянными дверцами, на ней телевизор марки «Самсунг». По другую сторону от двери – стол-книжка, кресло, торшер...
Среди этого совдеповского антиквариата Близнец не сразу заметил хозяина квартиры, а точнее – комнаты. Поскольку, глядя на него, казалось: он не выходит отсюда. А еще точнее – не выезжает. Он был частью мебели, загадочным морским существом с названием Одиссей. Он не сидел, а покоился, сгорбившись, в инвалидном кресле с непомерно большими, уродскими колесами с никелированными дугами, отполированными до нестерпимо серебристого цвета.
На вид ему было лет пятьдесят – но это по человеческим меркам, на самом деле Витьке казалось, что хозяин, прикованный к своему креслу, сидит тут вечно, что его не касается суета за пределами его темницы; за то, в частности, говорили плотно зашторенные окна и светившая под потолком рожковая люстра.
Близнец вздрогнул и едва не попятился, когда «Одиссей», ловко работая руками, поехал навстречу. Так быстро, что мог либо сбить гостя, либо затормозить в миллиметре от него. Раздался скрип – крепкие ладони-тормоза обхватили и сжали обручи. Рука – непомерно длинная, как клешня рака, потянулась навстречу гостю. Раздался неестественно мягкий баритон:
– Здравствуй, Витя. Меня зовут Юрием Александровичем. Фамилия моя Хворостенко.
Сухая клешня крепко вцепилась в руку гостя.
– Проходи, выбирай место. Можешь сесть в кресло.
«В какое?» Витька неожиданно похолодел. Он даже представил, как «Одиссей» сползает со своей каталки и лезет на диван, подпихивает своей клешней средство передвижения к гостю. Ужас.
Близнец сел в плюшевое кресло. И с этого момента уже перестал понимать, зачем он здесь. И так более чем мутная цель была окончательно замутнена при виде этого получеловека. Снайпер зачем-то дернул шнурок торшера, и тот тут же отозвался из-под абажура желтоватым светом. Крапивин поспешно дернул еще раз, еще, но проклятый свет не гас. Он бросил смущенный взгляд на хозяина и покраснел.
– Что, осечка? Ты плавно потяни, как спусковой крючок.
И Близнец потянул – плавно. Свет погас.
– Хочешь кофе?
Ведро, газовая плита, колонка, раковина, дух тряпки, застывшего жира, слизи в чугунной улитке...
– Нет, спасибо.
– Мне не трудно, – настаивал хозяин. – Хотя я не так давно катаюсь на своем кресле. До этого с клюкой передвигался. Травма позвоночника. Еще в августе 95-го получил ранение.
– В Чечне? – машинально спросил Крапивин. И отчего-то не надеялся на утвердительный ответ.
– Да, – ответил Хворостенко. – В 95-м я еще был военным прокурором и в чине полковника. – Он указал на стену с несколькими фотографиями, где он был в военной форме, в том числе и на фоне бронетехники.
Близнец качнул головой: «Вот это да!..», почувствовал неловкость перед прокурором.
– Ну, если ты не хочешь кофе... – Полковник развел руками. Он немного помолчал, прежде чем приступить к делу. Этой короткой паузой он словно настраивал собеседника, подготавливал его к трудному разговору. Лицо Юрия Александровича заострилось еще больше, кожа обтянула его острые скулы и походила на пергамент. «Его, это его орден на фотографии», – окончательно уверился Крапивин. И сейчас он узнает, как награда оказалась в столь неподходящем месте.
– Тебе знакомо имя генерала Дронова? – спросил полковник.
Близнец побледнел...
Территорию Чечни командир взвода называл замысловато: урбанизированная местность. И продолжал: «Бой в такой зоне является для снайперов вызовом особого рода».
Каждый день в подразделении начинался с коротких политзанятий. Собственно, одно и то же: «Мы находимся в регионе, где население враждебно относится к нам – войскам по поддержанию мира, но активно поддерживает боевиков...»
Виктор Крапивин входил в одну из патрульных групп. Бойцам спецподразделения противостояли боевики, которые скрытно перемещались с базы на базу, поскольку хорошо знали местность.
Командующего Объединенной группировкой войск Близнец видел не раз. Однажды в оптику. В июле он входил в одну из контрснайперских групп, обеспечивающих безопасность министра обороны на военном аэродроме в Моздоке. Туда собрали лучших стрелков СКВО, и они работали парами. Именно тогда Витькиным наблюдателем стал двадцатилетний парнишка из Орла. У Сергея Попова был широкий негритянский нос, белесые брови и ресницы. В отличие от снайпера он был вооружен автоматом Калашникова с подствольным гранатометом, но в крайнем случае мог подменить стрелка и поменяться вооружением. Для Близнеца
