свои подходы к людям. Так что предупредите Петрова.
Заплетина выводили, как и привезли на Большую Дмитровку, через запасной выход во дворе здания, на запястьях наручники, на голове вязаная маска.
– Ну что, Витя, поехали? – Марковцев освободил старшего лейтенанта от маски. – Ты извини, наручники с тебя я потом сниму. Приедем на место, и сниму. Обещаю.
Марк не нервничал, но чувствовал себя не в своей тарелке. Как назло, в голову лезли воспоминания. Он видел перед собой молодого, неопытного лейтенанта, который хотел выглядеть бывалым, тертым офицером спецназа. Он и стал таким, но перешагнул через запрещенный рубеж, следуя чьим-то оставленным на пограничной полосе следам. Издержки профессии. А до того были слезы – настоящие, когда он, двадцати с небольшим лет, по сути пацан еще, Витя Заплетин, молчал под тяжелыми пытками. Тогда для него все было реальностью: ракетный комплекс, пароль и допуск, страдания товарища, свои собственные мучения на фоне абсолютно теоретической Родины-матери, перед которой, интересно, он испытывал натуральный долг.
Через десять минут неторопливой езды по столичным глумливо наряженным улицам, не пытаясь определить, следует ли за ним машина с другими оперативниками, ибо ему было наплевать, Марк притормозил перед магазином.
– Я водки куплю, будешь?
Заплетин покачал головой. Он прекрасно понимал, куда и зачем везет его бывший инструктор. Он не смирился со своей участью, просто понимал, что пришло время. С одной стороны – рано, с другой – в самый раз. Надоело все, обрыдло. Он и в наручниках мог рвануть дверцу машины и выскочить, но не хотел получить позорную пулю в спину. Даже если Сергей не выстрелит, то остролицый худой опер, сидящий позади, выполнит свою работу.
Марк завозился, доставая из кармана сигареты, несколько раз щелкнул зажигалкой.
– На, закури, Витёк. Покури – и поедем.
С кольцевой Сергей свернул на дорогу до Подольска, выбрал более-менее удобный съезд и скрыл машину в кустах. Опять вспомнился вечер после учений. Как и обещал, в тот же день Марк усадил Виктора на койку в его первой роте и долго молчал, глядя в зеленоватые глаза лейтенанта. Они пили горячий чай, болтали ни о чем, и Виктор забыл, что капитан обещал кое-что рассказать ему. Вспомнил об этом только на следующий день, но спросить не решился. «Как безболезненно и быстро уйти из этой жизни и как помочь товарищу, если тот не в состоянии идти. Это часть нашей работы». Ответ на эти вопросы пришел только сейчас. Теперь они оба должны помочь друг другу. Сергею Максимовичу еще шагать по этой земле, а вот Витя Заплетин идти уже не в состоянии.
А бросить нельзя.
Нельзя бросить его.
В глазах Виктора кричала мольба. Но голос старшего лейтенанта остался ровным:
– Командир, последняя просьба. Я сам. Понимаешь меня?
– Да, да, я знаю, – Сергей держал ключи наготове. – Давай твои руки, Витя. – Наручники полетели на колени Петрову. Марк смело протянул лейтенанту пистолет и прикрикнул на майора, завозившегося на заднем сиденье: – Сидеть!
Сейчас он ничем не рисковал, его мысли бились в унисон с мыслями Заплетина: не сейчас, так немного позже, какая разница? Тогда к чему продолжать это бессмысленное и мучительное истязание самого себя? Ответ был; был он несмелым и в то же время пафосным, но для Сергея – вполне справедливым: нужно добраться до той гадины, которая помогла Виктору сократить дистанцию. Другой не понял бы Сергея Марковцева, но он сам отчасти ходил в змеиной шкуре и видел искупление в своих дальнейших действиях. Наверное, по большому счету такие мысли от безысходности, боль их притупится, на смену ей явится холодный расчет, и Марк поквитается и за себя, и за лейтенанта, и за многих других.
Сергей провожал взглядом высокую фигуру Запевалы, и на его глаза навернулись слезы. Он мысленно обратился к богу, которого ненавидел сейчас: «На, жри!»
Петров качал головой, не веря своим глазам и недоумевая, что же не позволило ему рвануть из заплечной кобуры пистолет. Реакция была ни при чем, он просто находился в ступоре.
Но считал про себя шаги старшего лейтенанта: еще пять-шесть – и он выскочит из машины и, обнажив ствол, бросится вдогонку. Но вот офицер остановился, поднял голову, оглядывая небо, с которого вдруг посыпал легкий снежок, и опустился на колени…
Марк едва расслышал скупой хлопок выстрела, хотя старший лейтенант отошел недалеко…
Заплетин ушел из жизни тихо, красиво. О ком он думал в последние мгновения, не важно, важно другое – все его мысли были мучительными. Чувствуя коленями мерзлую землю, словно прося у нее прощение, он вставил ствол пистолета глубоко в рот, плотно прижал его губами и нажал на спусковой крючок.
Марк понимал, что смерть для Виктора, совершившего военное преступление, это благо, что он не будет томиться в тюрьме, ожидая приговора. Он сам попросил пистолет, а это, что и говорить, поступок. Он нашел в себе силы все рассказать и поступил так, как и подобает настоящему офицеру. Надо ли говорить, что он смыл позор кровью?
Сергей еще раз проклял бога, стоя в ногах у покойника. Снежинки падали на его лицо и таяли, крохотным пресным ручейком огибая упрямые скулы. Он давно понял смысл жизни, который гласит: нагуливай грехи, чтобы в конце жизни получить прощение. И то не от бога, «почившего в день седьмой от всех дел своих».
Все же Марк прошептал над телом покойника коротенькую молитву, всего два слова:
– Ныне отпущающе… – бросил «прости» и сел за руль.
Вечером он напился.
На немой вопрос Эйдинова Петров ответил:
– Дело сделано.
– Ты какой-то бледный.
