Анна смеялась, когда Алексей садился за инструмент и начинал бацать по клавишам, словно по струнам гитары. Он знал, как нужно брать три аккорда, под них мог спеть любую песню. Пел он, как и играл. Зато свистел классно, трели выдавал не хуже соловья.
– Леш, где ты так научился свистеть?
– Дома... Еще пацаном с птицами вставал. Они рано начинают петь.
Анне казалось, что Алексей действительно не свистел, а пел. Он приподнимал верхнюю губу, отчего нос его заострялся, и производил нежные, мелодичные звуки.
– Красиво... – Анна задумчиво смотрела на него. – Какая птица так поет? Соловей?
Алексей покачал головой.
– Пестрогрудка. В наших краях ее называют... – он сделал паузу и задержал свой взгляд на Анне, – подорешник. Я больше всего люблю эту птицу.
Он опустил глаза. Потом, чувствуя, что сказал слишком много, начал беспечно болтать:
– А я тоже в музыкальной школе учился. Дня три. Я совсем маленький был. Учителя говорят: «Рано. Через год приходите». Мать ни в какую. Наверное, хотела из меня Стравинского сделать. Ну вот... Учительница нажимает на клавиши и заставляет меня повторять: до, ре, ми, фа, соль... Повтори, говорит, Леша. Я повторяю, а сам на пианино смотрю – так хочется поиграть! «До, ре, ми, па, соль...», – жалобно тяну я. Учительница меня прерывает. «Не па, а фа. Повтори». Я щеки раздул и выдал: фффа! Она меня похвалила. Давай, говорит, сначала. Я начал: «До, ре, ми, па...» – «Фа, Леша! Фа!» И вот так целый час она заставляла меня ноту фа выдувать, как будто я на тромбоне пришел учиться играть. Но с тех пор букву «ф» выговариваю безукоризненно. Все-таки музыка – великая вещь.
Анна неожиданно спросила:
– А подорешник красивая птица?
Алексей растерялся только на мгновенье. И выдал:
– Отлично летает! Но по земле передвигается несуразно. – Он видел, как задрожали губы Анны, еще чуть-чуть – и она рассмеется. Алексей тут же перешел к более конкретному описанию: – Она оливкового цвета, сероватая. А брюшко белое. Я никогда птиц не ловил, это не по мне, я не рыбак и не охотник. А вот пацаны ловили, знали, что она к неволе привыкает легко.
– Кто легко привыкает к неволе?
Алексей быстро встал, повернувшись на голос. На пороге стоял Игорь Орешин.
– Здравия желаю, товарищ полковник.
– Виделись уже. – Орешин подошел и поцеловал жену. – Уроки даешь?
– Перенимаем друг у друга опыт. Алексей здорово подражает подорешнику.
– Кому? – Командир бригады перевел взгляд на прапорщика.
– Птица такая есть, – ответил Ремез. – Вообще-то правильно она называется пестрогрудка.
– Это она быстро привыкает к неволе?
– Так точно.
– А ну-ка... – Орешин опустился на стул и подмигнул жене, – напомни.
– Неудобно, товарищ полковник.
– Давай, давай, Ремез. Не тяни.
Алексей на всякий случай предупредил:
– В природе она поет мелодично, но на слух человека не совсем приятно. – Смущаясь, он провел языком по зубам, повернул голову так, что Орешины видели его в профиль.
Он выдал несколько колен и решительно поднялся. Ему необходимо было покинуть квартиру Орешиных. А перед этим объяснить комбригу, почему он оказался тут. Впрочем, командир не такой человек, которому нужно долго объяснять очевидные вещи. Все написано на лице Алексея.
У него не было предлога посетить их квартиру, и задержался он ненадолго, показал свой певческий талант. Идиот... Все равно сказать что-то нужно. Пусть это прозвучит глупо, фальшиво, теперь это не имеет значения.
– Извините, товарищ полковник. Вообще-то я к вам пришел. Хотел в части обратиться, но мне сказали, что вы уже ушли.
Полковник поднял бровь, не глядя на Алексея, спросил:
– Поужинаешь с нами?
– Нет, спасибо. – Он замолчал, ожидая последнего вопроса Орешина.
– Чем могу помочь, Алексей?
– Домой хочу съездить. В отпуск отпустите?
Орешин некоторое время стоял в задумчивости.
– Ладно, пиши рапорт. – Проводив гостя, Игорь покачал головой. – Есть что-то неприятное в свисте... как он его назвал?
– Подорешник, – подсказала жена. – Почему неприятное?
– Пожалуй, я неточно выразился. Скорее всего что-то хищное.
