Я мальчишек отговаривала. Но у них такой энтузиазм был! Горели от желания справедливость установить. По рукам бить? Пусть потешатся. А сама заявление на уход подала. Начальник без слов подписал, только попросил месяц отработать, пока новенькую обучат. На дежурства ходила, как на каторгу. Ни с кем не общалась, кроме Ольги. Подходили другие, заводили разговор, но я обрывала. В изоляции, не оправдываясь, мне легче было. Съездила в компанию, которая уборкой в фирмах занимается. Можно было сразу в трех местах работать, в одном офисе убирать утром, в другом – днем, в третьем – вечером. В зарплате не теряла, даже выигрывала, но физическая нагрузка, конечно, большая. Ничего, справлюсь!
В квартире у нас закипела бурная деятельность. Ребята мастерили ловушку по каким-то чертежам. Ничего у них не получалось. А грязи! Испытывают конструкцию – сами в чернилах, мебель в пятнах, а в нужный момент контейнер не срабатывает, не выстреливает.
Я не выдержала:
– На воде экспериментируйте! Сколько можно пачкать квартиру!
Переглянулись, грязные мордахи на меня подняли:
– Точно! На воде! Гениально!
По настоянию мальчишек Ольгу подключили, потому что у меня вор не станет красть, а у нее может. Подруга, в отличие от меня, «на ура» идею восприняла. Ольга – она как дрожжи. Не трогаешь – сидит тихо. Пошел процесс брожения – выноси святых! К начальнику ходила, во всеуслышание кричала:
– Тоже уволюсь, если тут предатели работают!
Я ее упросила:
– Охолони! Не надо усугублять! От твоих революций мне только хуже!
Ольга мужа своего привлекла. Он у нее – радиомастер и вообще золотые руки. С его помощью мальчики довели ловушку до образцового срабатывания.
Вспоминаю сейчас то время. Обвинили в кражах – и весь мир казался состоящим из врагов и недоброжелателей. Ошибочно! Рядом были люди, в том числе дети, которые мою беду восприняли как свою. А многих я и не видела – не хотела видеть. В раковину спрятаться желала. А надо было, не стесняясь, о помощи просить. Мне-то помощь почти насильно навязали!
Когда впервые приманку на дежурство понесли, у меня руки тряслись. Да и Оля нервничала. Навязчиво, ненатурально всем рассказывала, что у нее в сумке пять тысяч – задаток при размене квартир. Никто не позарился.
Дома дети и Ольгин муж как на иголках, а у нас никаких результатов. День, два, три, неделя проходит – пусто. Мальчишки приуныли, мы с Олей почти перестали нервничать. Будто охотники – ставим ловушку, но азарта прежнего нет.
Потом у одной девушки серьги пропали. Она заверещала, как резаная:
– Серьги! Золотые! Я в начале смены сняла, потому что в ушах мешают! – и на меня разъяренно уставилась.
Славик (хороший из него юрист получится – уверена) меня давно предупредил:
– Тетя Зоя! Преступник может подбросить вам улику! Не поддавайтесь на провокации!
Как было оговорено, я сначала и заявила:
– Обыскивать себя не позволю!
А следом почему-то принялась лихорадочно карманы выворачивать, из сумки все на стол высыпать, как будто бешеного таракана искала. Очень боялась эти сережки обнаружить! Пронесло. Но чей-то голос отчетливо услышала:
– Могла в лифчик засунуть!
Раздеваться прилюдно я не стала. Это уж слишком!
Валентина, старший диспетчер смены, к порядку всех призвала, на рабочие места вернула:
– Девочки! Спокойно! Самый пик! Идите работать, – обняла за плечи рыдающую девушку, увела успокаивать.
Что она ей говорила? Недолго осталось, скоро я уйду?
А потом у нас светопреставление началось: то ли коллективный психоз, то ли вор окончательно совесть потерял. Деньги, украшения, косметика – дня не проходило, чтобы кто-нибудь пропажу не обнаруживал. А Ольгина приманка, как заговоренная, – спокойно лежит, никому не нужна. У меня очешник пропал, красивый кожаный, сын на день рождения подарил. Была уверена, что украли, потом дома нашла. Говорю же – психоз.
Обстановка накалилась до предела. Мы были точно пауки в банке. Главная паучиха, конечно, я. Но почти месяц внутренних терзаний, испытаний и постоянных напоминаний себе: не имеешь права расклеиваться, у тебя сын – свою роль сыграли. В обиде своей и горечи я точно окаменела, кожа задубилась и нервы в веревки превратились. Не плакала больше вечерами, но дай мне в руки автомат и покажи на вора – расстреляла бы, не задумываясь.
До моего увольнения оставалось пять дней. Операция наша не удалась – приходилось признать. Особенно Леша и Славик расстраивались. Мальчишки! Графики дежурств, который для них Ольга перекатала, дотошно, индуктивно-дедуктивно изучали. Говорили, что надо обратить пристальное внимание на пятерых сотрудниц, принятых в последнее время. До их появления краж не было. Версии из них сыпались, как горох из мешка, одна другой дедуктивнее. А зверь в ловушку не шел! Леша и Славик горевали по-детски и отчаянно. Чтобы их порадовать, я бы осталась на станции еще на некоторое время, да невозможно. Начальник, которому вся ситуация – как кость в горле, «простил» мне два рабочих дня:
– Вы третьего октября, во вторник нас покидаете? Можете считать пятницу на этой неделе своим последним днем. Распоряжусь, чтобы Валентина внесла изменения в график.
Он полагал, что с моим уходом наступят тишь и благодать!
Признаюсь: ночами я молилась. И молитва моя была кощунственной: «Ну, пожалуйста, вор! Чего тебе стоит? Уворуй у Ольги кошелек! Господи! Сделай так, чтобы жадность его возобладала!» Молитвы мои были услышаны.
Ольга как только не изгалялась, придумывая соблазнительность приманки. А в тот день, который я запомню на всю жизнь, особенно не напрягалась. Просто сказала в раздевалке:
– Слышали, к нам московские артисты приехали, мюзикл привезли? Билеты дорогущие, но мой (имелось в виду: муж) купил. Куда я их дела? Ага, в кошельке.
На эти билеты воровка клюнула!
Славик и Леша потом говорили, что тетя Оля гениально с билетами придумала, никакие чернила не потребовались бы. Ведь можно просто проникнуть в зал и узнать, кто сидит на местах Ольги и ее супруга. Мне стало жаль усилий мальчиков, и я заметила, что воровка могла не идти в театр, а продать билеты у входа, загнать втридорога.
Но я забегаю вперед. Итак, утро, семь тридцать. Пик вызовов спал. Поясню – более всего «скорую помощь» требуют от десяти вечера до трех ночи. Далее затишье до полудня: хронические больные спят, алкоголики еще не успели сломать ноги-руки, дети в школе, автомобилисты без аварий добрались до мест службы. У нас в восемь утра – пятиминутка врачей и фельдшеров, пересменка бригад.
Валентина, старший диспетчер, вдруг вместо того, чтобы на пересменку идти, пулей в туалет помчалась. И двигалась как-то странно, боком. Ольга первой сообразила, что дело нечисто, и рванула за Валентиной. Силой выволокла ее из туалета. Лицо, руки, светлая кофта – все у Валентины было забрызгано фиолетовыми чернилами. Не знаю, где их ребята нашли, но мы такими тридцать лет назад в школе писали.
– Попалась! Воровка! Смотрите – воровка! Вот она! – кричала Ольга.
И плакала от радости, представляете? Слезы из глаз, как из пульверизатора!
А у меня в душе пустота провалилась. Именно провалилась! Как в колодец: бурили, бурили, шаг – и пустота, где-то далеко вода плещется.
Никто ничего сначала не понял. Женщины дерутся: Валентина вырывается, а Ольга ее держит, плачет, да еще умудряется ногой лягать:
– Сволочь! Гнида! Воровка! Получай! Убить тебя мало!
Шуму было! Прибежал начальник, заодно с ним врачи двух бригад, водители, охранники. Разнимают женщин, растаскивают в стороны. Ольга в Валентину как клещами вцепилась, не отодрать. Наконец растащили. Оля стала горячо объяснять, из-за чего сыр-бор.
