— Провела отпуск на Майорке.
Сослуживцы шептались за моей спиной: «Она у жены Хмельнова гостила. Конечно! Некоторым везет!»
Отступления закончены, возвращаюсь в сегодняшний день. Хотя могла бы еще многое про Любашу поведать, бью себя по рукам, точнее, затыкаю рот. На повестке дня моя злополучная беременность и решение первой открыться Любе.
Позвонила ей, когда детей не было дома.
— Привет! Как дела?
— Бросай трубку! — здоровается Люба. — Сейчас наберу!
Меня не разорит звонок на Майорку, но Люба считает недопустимыми мои траты, которые может взять на себя.
— Привет! — Она тут как тут. — Что новенького?
— Будет ребенок! — выпаливаю сразу, чтобы не утонуть в текущих мелких новостях и не передумать признаваться.
— Удивила! Прекрасно помню. Как Лика себя чувствует?
— Лика ни при чем. Я про себя.
— Ага! — смеется Люба. — Бабушка Кира переживает переход в новый статус?
— Наоборот, радуюсь. Люба! У меня будет ребенок!
— Сколько можно твердить? До тебя только сейчас дошло?
— Это ты, наверное, «Пало» перепила и устриц объелась! Я человеческим русским говорю: у меня будет ребенок! Я бе-ре-мен-ная!
— Чего-чего? Повтори! Из-за чего беременная?
— Из-за того самого! Как будто есть варианты!
— Но у тебя же климакс! Сама говорила! Так живописала, что и у меня началось. Кирка, я ночью потею, — тихо, как страшную тайну, сообщила Люба, — иногда и днем. Будто батарейку проглотила и она периодически включается. И такой жар!
— Но ты всегда любила тепло и ненавидела холод!
— Верно. Если бы при климаксе было как в Уренгое зимой, я бы повесилась.
— Люба, я правда беременная!
— Какой сегодня день? Вы что там, первое апреля перенесли?
— Люба, я серьезно! Залетела очень прочно, все сроки прошли. Думала, климакс, оказалось, беременность. Люба! Что мне делать?
— Не рожать же в самом деле! В твоем со мной возрасте! Кирка! Найди врачей!
— Чего их искать, врачей навалом.
— Ты не бойся! Тебя же под наркозом!
— И его тоже? Под наркозом ребеночка придушат? Он боли не почувствует?
— Кирка! Он ведь может быть идиотом или дебилом.
— Это мой дебил! — заявила я твердо.
— Ты с ума сошла!
— Не без того.
— Хочешь рожать? А как же внук?
— У Лики мальчик, а у меня девочка.
— Какая девочка?! — Люба так завопила, что я трубку от уха убрала.
Она правильно разорялась, но все эти аргументы я давно уже себе приводила. И про то, что каждому возрасту свое, и про нищету плодить, и про дебилов, и про ранние смерти поздних матерей…
Ничего нового.
— Ладно! — прервала я подругу. — Поговорили.
Ты — никому, ладно? Я только тебе сказала.
— Подожди! У меня голова кругом и спиралью.
А кто производитель, кто тебе подарочек настрогал? — спросила она заинтересованно.
— Не важно.
— Случайно, не Антон?
— Дура! Форменная дура! — Я швырнула трубку на рычаг.
Через минуту телефон вновь взорвался звонками. Я не отвечала. Подруга мне не помощница.
Прошли те годы, когда мы считали, что каждый волен жить как хочет. Мы помогали без суда и оценок поступков. Теперь мы друг друга учим.
Я утверждаю, что Люба на своей Майорке чирикает в золотой клетке. Она мне тычет в глаза великовозрастной глупостью. Черт с ней, с Любой!
Обойдусь!
МУЖ
В одном американском фильме главным героем, психоаналитиком, настойчиво и остроумно повторялась фраза «в процессе»: он в процессе ненависти, она в процессе любви, у нас процесс самоидентификации, у них процесс скорби по в бозе почившем дедушке… Всеобъемлющий охват, потому что жизнь сплошь состоит из процессов.
Процесс покаяния, как и всякий другой, имеет временную протяженность. Иными словами, начав признаваться, я зашла в процесс, как ступила на движущийся эскалатор, и понес он: меня — в сторону не спрыгнешь. Остановиться трудно, да и не хочется.
Следующим объектом для исповеди я выбрала мужа. С Сергеем мы не разводились. В определенном смысле мы остаемся мужем и женой, потому что у нас есть ребенок. Мы не спим вместе больше десяти лет, но, казенно выражаясь, уважаем друг друга и по большому счету никогда крупно не ссорились. — Сергей живет в Кузьминках, в квартире моих родителей. Я не собираюсь дарить ему жилплощадь, но и выбрасывать на улицу не стану. Предполагалось, что, когда Лешка отделится, кузьминскую квартиру разменяем на две, для отца и сына.
Лешка женился, упархивать из-под мамочкиного крыла не собирается, тем более в преддверии рождения ребенка. А размен-разъезд — это хлопоты и нервотрепка, никто не хочет браться.
Дверь я открыла своим ключом. Еще бы не было у меня ключа от родительской квартиры!
Первая, кого я увидела в прихожей, была девушка. Одета в мой старенький махровый халат, только из ванной выскочила, волосы мокрые.
— Здравствуйте! — спокойно поздоровалась я.
— Кто вы? — настороженно выпалила она.
— Жена Сергея Викторовича.
— Как жена?
— Натурально. Где мои тапочки?
Выражение испуга на лице девушки сменилось на выражение паники. Она сбросила тапочки и заметалась. Но метаться в маленькой прихожей было негде. Она сделала шаг в сторону комнаты — хотела там укрыться, шажок в сторону кухни, рывок к ванной.
— Спокойно! — усмехнулась я. — Скандалов не будет. Может, только слегка вам личико поцарапаю. — Я веселилась, но держалась притворно строго. — Обуйтесь. После чужих обувь не ношу. Вдруг у вас грибок.
— У меня нет грибка! — дрожащим голосом ответила она.
— А какая-нибудь другая плохая болезнь? Вы мне мужа не заразили?
— Не-ет, — проблеяла бедная девушка.
Она поняла, что пути отступления отрезаны, и приготовилась смиренно встретить свой последний час. Застыла, теребит руками воротник халата, глаза навыкате, рот испуганно приоткрыт.
— Ладно! — смилостивилась я. — Разбудите Сергея Викторовича и можете отбыть с миром. Сначала я мужу рога обломаю или своими его забодаю.
Разбудить Сергея, как и Лешку, утром — задача не из простых. Они ярко выраженные совы, до трех ночи бодрствуют, до десяти утра полностью непробуждаемы. Но сейчас одиннадцать, при настойчивом желании и опыте Сергея можно растолкать.
