талии. — Психоз беременных. Я уже сталкивался.
— Ты скажи! Ты скажи ей! — требовала Люба и толкала моего сына.
— Лешка, — спросила я. — Как Лика?
— Хоро.., то есть мне необходимо, конечно, как можно быстрее оказаться рядом с ней. Но 'без тебя я не уеду! Цылодобово!
Люба протиснулась вперед. В шубе она опять напоминала круглую меховую игрушку.
— И я остаюсь! Буду жить в Алапаевске, на морозе! Какая ты после этого подруга. Кирка? У меня только с мужем наладилось, благодаря тебе, ехидне!
Я искренне обрадовалась хорошим изменениям в Любиной жизни, отметила про себя, что надо будет расспросить подробности. Но вслух попеняла:
— А самолет он тебе все-таки не дал?
— Просто не знал, — быстро нашлась Люба, — что ты будешь вести' себя как опытная девственница!
— Как кто? — опешил Олег.
— Тетя Люба, — ухмыльнулся Лешка, — не будь вы богатенькой, могли бы неплохо зарабатывать, подсказывая реплики Жириновскому.
— Чихать я хотела на Жириновского!
Люба запахнула шубу и опустилась на табурет.
У этого табурета давно шаталась ножка, я предпочитала на него не садиться. Любино приземление, очевидно, было столь резким, что ножка не выдержала, Табурет под Любой с грохотом сложился, и она оказалась сидящей на полу.
Мы, Лешка, Олег и я, вначале невольно прыснули, а потом бросились ее поднимать.
— Ты не ушиблась? — спросил Олег.
— Не ударилась? — спросила я.
— Шуба защитила? — спросил Лешка.
Поднятая на ноги Люба олицетворяла укор, обиду и готовность к жертве. При этом была отчаянно смешна и мила мне до спазмов в горле.
— От синяков на заднице, — пафосно произнесла Люба, — шуба уберегла. А на сердце из-за тебя, — показала на меня пальцем, — кровосмешение!
Олег захохотал и согласился:
— Аналогично!
— Маман! — сказал Лешка. — Не поверю, что ты…
— И правильно сделаешь! — перебила я сына и подняла руки кверху. — Сдаюсь! Увозите!
Облегченно вздохнув, Олег тер ладонями лицо, словно его печали были маской, которую можно размазать и убрать.
Люба преобразилась мгновенно. Это была уже не повалявшаяся на полу дама в песцах, а деловая распорядительница:
— У тебя много вещей? Помочь собраться?
Удобно, что мы уезжаем, не встретившись с хозяином? Как его отблагодарить?
— Хватит толкаться на кухне, — сказала я, — пойдемте в комнату.
Вещей у меня было немного. Большая часть приданое младенцу плюс бельишко. Все поместилось в два пакета. Я видела, что Любу подмывало брякнуть что-нибудь вроде невеста-то у нас не из богатых. Но Люба благоразумно молчала. Олег и Лешка сидели на диване и терпеливо ждали.
Вариант объяснений с Игорем в присутствии москвичей я отмела. Игорь будет смущен этой группой захвата, да и к присутствию в его квартире посторонних относится болезненно. Я решила написать письмо. Ушла в маленькую комнату и некоторое время отсутствовала. Вернулась с исписанным листочком. По лицам поняла: всем интересно содержание. Я протянула записку Олегу. Люба посчитала это знаком позволения, подошла к Олегу и заглянула в текст. Лешка развел руками: если всем можно, то и мне, пристроился третьим.
— Какая забота! — хмыкнула Люба.
Олег и Лешка промолчали. Я положила записку и деньги, тысячу рублей, на стол. Оглянулась последний раз — мой каземат был комфортабелен, но вырываюсь из него с великим облегчением.
Крепка тюрьма, да кто ей рад!
Люба последней выходила из комнаты. Я заметила, что моя подружка достала бумажник, вытащила из него несколько купюр и присовокупила к оставленной мною сумме.
ДОРОГА К ДОМУ
На самолет мы опоздали. Попали в аварию.
Все — по моей вине.
Но вначале расскажу о минутах неземного блаженства, тихого счастья, пережитых мною в автомобиле по дороге Алапаевск — Екатеринбург. Моему вопросу: «Откуда джип?» — Люба удивилась:
«Как откуда? Не от верблюда. От Антона. Он распорядился — нам подали к трапу».
Люба сидела на переднем сиденье рядом с водителем. На заднем — я в середине, между Лешкой и Олегом. Сын держал меня за мизинец правой руки. Как в детстве, когда Лешка чего-то боялся, не хотел показать своего страха, захватывал мой мизинец, и мы оба чувствовали, что я — спасательный круг, якорь, опора и защита. А он — самая большая ценность в мире.
За левую руку меня держал Олег. Все, что он не мог сказать вслух при посторонних, передавалось с теплом его ладоней. Я чувствовала, как принимаю его радость, любовь, тревогу, слышу невысказанные слова и понимаю неутоленные желания.
Путь от левой руки до сердца был короток. Если бы мое сердце можно было отжать как губку, из него бы капал сплошной мед.
У меня чесался нос, но я не знала, у кого забрать руку, избавиться от зуда. Наклонила голову и потерлась носом о Лешкино плечо. Две любви — к сыну и к мужчине — не смешивались, не противоречили друг другу, не вступали в конфликт. Но одновременно переживаемые, подпитываемые через руки, которые вдруг стали проводниками живой энергии, эти две любви в острой форме и одновременно для меня, которая долго и упорно, ежедневно, ставила крест на прошлой жизни, подействовали как алкоголь или наркотик. Если бы я могла без дурных последствий для организма выпить литр водки или получить инъекцию сильного наркотика — захмелеть и улететь в нирвану, наверное, переживала бы то же самое. Нет, химическое счастье не может сравниться с естественным! В противном случае мы бы все уже давно сидели, присосавшись к самогонному аппарату, или жили в конопляных зарослях.
Говорить не хотелось. Люба пыталась втянуть меня в беседу, но я отвечала односложно, на все расспросы — «Потом!». Мы катили по зимней дороге, журчало радио, с тихим благородством современного вездехода гудел мотор. Люба задремала, голова ее свесилась набок. Потом уснул Лешка, уткнувшись подбородком в грудь. Олег, наконец, осуществил то, о чем давно мечтал, — поцеловал меня.
Это было бы смешно, если бы не было так приятно. Два взрослых человека! Повернем друг к другу головы, соединимся губами. Секунда, две, пять — и опять приняли исходное положение. Никто не заметил? Отлично! Повторяем!
Поцелуи не увеличили моего счастливого опьянения, они его организовали, упрочили. Газообразный дурман переходил в другую фазу состояния — твердого, прочного, уверенного.
Я описала свои чувства на максимуме, на эмоциональном пике. Но вероятно, мой пик — не Эверест, если сравнивать с земными горами. Каждому свой Монблан! Кто-то может отключиться целиком и полностью, утонуть в эйфории, не видеть ничего вокруг, не слышать, не реагировать на внешние раздражители. Ему,
