– Какие у тебя отношения с девушкой, из-за которой ты подрался с Данилой?
– Самые близкие.
– Что?.. А?.. О!.. Э!.. – Кроме междометий, Ирина ничего не могла произнести.
– Девушку зовут Вероника, моя сестра.
– Слава тебе господи! – перевела дух Ирина. Она знала о влюбленности Вероники и точно угадала, как обстояло дело. – Вероника пришла к Дане объясняться в чувствах?
– Да.
Ирина встала на колени, подползла к мужу, обняла его, поцеловала в макушку:
– Дорогой мой! Если бы ты знал, как я испугалась! Какой оркестр у меня в голове исполнял…
Павел расцепил ее руки, резко вскочил. Ирина не удержала равновесия и повалилась вперед, громко стукнулась головой об пол, свалилась на бок. Чуть не свернула шею.
– Что ты себе позволяешь? – воскликнула она, барахтаясь на полу.
Павел и не подумал помочь ей встать, отошел в сторону, тряс сжатыми кулаками в воздухе.
– Ненавижу притворство! – прошипел он. – Только попробуй утверждать, что чиста как ангел!
Ирина вскарабкалась на диван.
– Кто-то из нас сошел с ума, – пробормотала она, потирая ушибленный лоб. – В чем ты меня обвиняешь?
– Вот этими глазами, – Павел чуть ли не ткнул указательными пальцами себе в глаза, – я все видел!
– Что видел?
– Как к тебе приходил любовник, как вы под ручку вышли из поликлиники!
– Все?
– А вчера ты с ним поддавала! Пила! От тебя несло, как из кабака! Скажешь, это был не любовник?
– Любовник, – легко согласилась Ирина.
В отместку за падение, за глупые и оскорбительные домыслы, за унизительные подозрения, за треск в собственной голове она хотела проделать с мужем тот же финт, что и он несколько минут назад с «девушкой» и «близкими отношениями». Но когда увидела, как побелело лицо у мужа, затрепетали ноздри, собрались морщинки вокруг безумных глаз, испугалась и быстро заговорила:
– Любовник моей матери! И коньяк я пила с ней! В лечебных целях! А сегодня Толик, материного приятеля зовут Анатолий Витальевич, пришел в поликлинику, озабоченный ее здоровьем…
– Думаешь, нашла хорошую отмазку? Откуда ни возьмись, как с пальмы спрыгнула, нарисовалась твоя давно умершая мамочка! Но о том, что она жива и по стечению обстоятельств проживает на твоем участке, ты, сама призналась, знала давно!
– Это не отмазка! Это правда!
– С твоей стороны было бы честно и порядочно не юлить, а признаться!
– В чем, скажи на милость, я должна признаваться? В том, что мой муж параноидальный ревнивец?
– Мои качества мы обсудим в следующий раз!
– Как ты не поймешь, ведь обижаешь меня и унижаешь своими подозрениями!
– Не надо! – погрозил Павел пальцем. – Не надо проделывать со мной женских штучек! И слезы не помогут! Лимит рыдающих девушек на сегодня исчерпан!
Ирина не заметила, как по щекам потекли слезы. Павел был точно каменный, не достучаться. В его сознании, вдруг ставшем железобетонным, имелся только один вход – для плохих новостей, подтверждающих его догадки. А для хороших вестей входа не было, они перестали восприниматься. Ирина не могла применить свою излюбленную тактику: сдаюсь на милость победителя! Это бы означало подтверждение вымыслов Павла.
Николая Сергеевича разбудил грохот в соседней комнате. А через секунду послышался крик Ирины: «Что ты себе позволяешь?»
Николай Сергеевич испуганно замер, затаил дыхание. За стенкой ссорились дети. Они не кричали во весь голос, знали об отличной слышимости. Доносилось только тревожное «бу-бу-бу», но иногда, наверное, забывались, и Николай Сергеевич улавливал отдельные слова.
Он надеялся, что буря утихнет сама собой, но не тут-то было. И Николай Сергеевич решил вмешаться.
Он предстал на пороге комнаты, сложил молитвенно руки на груди и произнес:
– Милые мои! Не надо ссориться! Пусть будет еще один ребенок! Я его воспитаю!
– Ребенок? – опешил Павел. – Ты беременна? – повернулся он к жене. – Хорошенькое дело! Я узнаю последним! И от тестя!
Сцену можно было бы назвать комической. Ночь, отец и муж в трусах и майках, Ирина в ночной рубашке, разыгрывают пьесу абсурда. Но Ирине было не до смеха. Подкатывала истерика, как в детстве. Но тогда начиналось с дрожащих рук, от пальцев катилась волна, стискивала горло, и, чтобы спастись, надо было кричать. Теперь отчаяние взорвалось где-то за грудиной и стало быстро расходиться, как круги по воде. Задрожали коленки, скрутило живот, перевернулось сердце… вот и горло разбухло и одновременно жгутом стиснулось… Навалился мрак со вспышками молний. Страшно! Очень страшно! Надо спасаться!
Ирина кричала в голос. Рыдала, колотила по подушке и выкрикивала:
– Она! Все она! Из-за нее! Ненавижу! Из-за матери! Всю мою жизнь отравила! Испортила! Подлая! Ненавижу! Думала, кончилось! А она снова, снова вмешалась!
Павел знал за собой вспышки гнева, допускал их, проигрывал в борьбе с гневом, смирился. Но его жена?! Спокойная, ироничная, уравновешенная Ирина может вот так бесноваться? Павел оторопел.
– Пар выпускает, – пробормотал Николай Сергеевич.
Павел и Николай Сергеевич растерянно стояли перед диваном со скомканной постелью, на которой извивалась Ирина. Ночная рубашка задралась, волосы прилипли ко лбу, кулаки сжаты, глаза безумны, слезы в три ручья.
– Из-за нее! – голосила Ирина. – Папа! Из-за нее Павлик думает, что я ему изменила!
– Как ты мог? – упрекнул Николай Сергеевич зятя.
Павел очнулся, подскочил к жене, обнял. Приходилось применять силу, чтобы удерживать Ирину.
– Это не все! – кричала она. – Не все! Я скажу!
– Милая, дорогая, любимая! – Павел не мог поймать лицо жены, чтобы поцеловать. – Все говори!
В детстве, когда подобное случалось, она не могла сказать. Не могла, как ни трясла истерика, бросить в лицо бабушке и отцу: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛА МАМА! ЛЮБАЯ! МОЯ! ЕДИНСТВЕННАЯ! Дайте мне месяц, неделю, день, но только прожить вместе с мамой!»
Ирина чуть затихла, шумно и часто дышала:
– Скажу! Я скажу!
Она подхватывала воздух со свистящим звуком сквозь зубы.
– Говори, доченька, – плакал и не замечал, что плачет, Николай Сергеевич.
– Что с тобой? Что с тобой? – твердил Павел. – Говори!
– Я ЛЮБЛЮ ЕЕ! – в нечеловеческом напряжении и порыве выкрикнула Ирина. – Всегда любила! Хочу быть с ней! Меня тянет! Чудовищно тянет! К МАМЕ! У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!
Казалось, после этих слов должно было случиться нечто катастрофическое: землетрясение, атомный взрыв… Но ничего не происходило. Павел и отец не пали замертво, сраженные страшным откровением. Они выглядели как люди, которые не знают, чем помочь дорогому страдающему человеку.
И тут раздался громкий вопль Николеньки.
Малыш стоял в проеме двери. Одетый в розовую, с оборочками, не мальчишечью, подаренную Вероникой пижаму, тер кулачками глазки, кривил рот и безутешно плакал. Его разбудил шум. Вылез из кроватки – дедушки нет, пошел на голоса… когда увидел рыдающую маму, почувствовал, что привычный мир рухнул, исчез, пропал. Если мама плачет, значит, мир неправильный…
Николай Сергеевич подхватил внука и поднес к дочери. Павел забрал Николеньку, втиснул его между собой и Ириной, обнял обоих.
Отчаянное рыдание сына подействовало на Иру как отрезвляющий холодный душ, как резкое торможение на большой скорости, как падение, прервавшее полет. Ирине всегда казалось, если человек быстро впадает из крайности в крайность, из смеха в слезы, из печали в веселье, то он притворствует. Потому что инерция глубинных истинных чувств очень велика. Оказывается, не столь уж и велика.
