Попутчик, пожилой седовласый мужчина, потряс Зину за плечо:
— Вам плохо? Вызвать стюардессу? Вы все время стонете. Что-то болит?
— Да, то есть нет. Я здорова. Вы знаете молитвы?
— Я мусульманин.
— Пожалуйста! Помолитесь Аллаху за моего мужа. Ему сейчас очень нужно!
— Хорошо. — Попутчик спокойно воспринял странную просьбу.
Он стал озираться по сторонам.
— Что? — нервно спросила Зина.
— Все в порядке. Мы летим на Восток.
Мужчина сложил руки, закрыл глаза и беззвучно зашевелил губами. Он разговаривал с чужим загадочным богом. Зина наблюдала с таким напряжением, словно по окончании молитвы должна была получить ответ с небес. Нечто подобное и случилось.
Мужчина открыл глаза и сказал:
— С вашим мужем все будет в порядке.
— Не знаю, как вас благодарить! — всхлипнула Зина.
— Постарайтесь не стонать. Мне нужно поспать хотя бы час, вторые сутки на ногах.
До конца полета Зина была занята делом: оберегала сон попутчика. Заботливо укрывала его пледом, шикала на соседей, повышавших голос.
Петров знал, что охрана связалась с Ровенским, едва он переступил порог. Но Петров не торопился к директору. Он поболтал с бывшими коллегами и зашел к Потапычу. Выпили кофе, обменялись семейными новостями.
— Чем занимаешься? — спросил Потапыч.
— Продолжаю славные дела Остапа Бендера.
Помнишь, он собирал досье на подпольного миллионера Корейко? Вот, познакомься, — Петров протянул папку с копией дела, — а я пока Юрку навещу.
В приемной Ровенского он на ходу поздоровался .с секретаршей, шутливым жестом приподнял несуществующую шляпу на голове и распахнул дверь кабинета.
Юра стоял в конце длинного стола. Ни приветствий, ни объятий, ни дежурных слов — напряжение и готовность к удару. Чутье по-прежнему его не подводит, отметил Петров. После молчаливой секундной дуэли взглядами Петров презрительно усмехнулся, достал папку и пустил ее круговым движением руки по столу. С удовлетворением отметил, что попал в цель, — папка остановилась точно напротив Ровенского. Петров развернулся и вышел.
Он продолжил обход «Класса»: не со всеми еще поздоровался. Задерживался в кабинетах, слушал сплетни, балагурил, пил десятую чашку кофе.
Потапыч перевернул последнюю страницу. За несколько минут он постарел на двадцать лет. Чувствовал себя дряхлым стариком, уставшим от жизни, из которой ушла дружба, растворились простые человеческие радости, остался только горький осадок предательств, невольных и сознательных. Бессмысленность бытия навалилась на него пудовым грузом. Потапыч едва нашел силы позвонить жене:
— Мать, мне очень паршиво.
— Надрался? — возмутилась Людмила.
— Ни в одном глазу. Это инфаркт.
— Миленький! Родненький! — всполошилась Люда. — «Скорую» вызвали?
— Это инфаркт моей жизни, — продолжал Потапыч. — Я ухожу на пенсию.
— В пятьдесят лет?
— Каждому отпущено свое время, мое кончилось. Устал, подыхаю.
— Да что случилось-то?
— Ты согласна жить с пенсионером?
— С тобой — хоть в собачьей будке.
— Жди, я еду.
Потапыч выбрался из-за стола. Тяжесть не отпускала, давила на плечи, тянула к земле. Он надел пальто, пошел к двери, на мгновение задержался и вернулся к столу, взял папку — пусть Люда почитает. Одна отрада у него осталась. Нет, две — жена и внучка.
Потапыч не отвечал на приветствия и прощания, двигаясь к выходу.
Это был мат. Ровенский отчетливо понимал — мат, абсолютный и безоговорочный. Если папка завтра окажется на столе прокурора, послезавтра сидеть ему в тюряге. Не помогут ни подкупленные следователи, ни судьи, ни общественное мнение. Все нити связей с правоохранительными органами и политиками Петров держал в своих руках, завязывал их годами. Ровенского знают, но доверяют Петрову. Обложил, сволочь! Бумажка к бумажке собрал, из сортира подтирки вытащил. Чего он хочет?
Ответа на главный вопрос у Ровенского не было.
Как бы удивился он, узнав, что его нет и у Петрова. Искренняя радость, которую демонстрировали при встрече с ним сотрудники, — большинство из них Петров сам набирал, учил и учился вместе с ними, — неожиданно всколыхнула тоску по делу, им созданному. Петров давно мысленно простился с «Классом», но теперь чувствовал, что внутренняя связь осталась, и немой укор — что ж ты нас бросил? — так же справедлив, как справедливы обиды Зины.
Ровенский нажимал на кнопки сотового телефона, чтобы вызвать из памяти номер Петрова, ошибался, бормотал проклятия и снова терзал аппарат.
Наконец дозвонился.
— Ты где? — спросил Юра.
— У программистов.
Через три комнаты по коридору, поразился Ровенский. Почему-то думал, что Петров сидит в Генеральной прокуратуре.
— Надо поговорить.
— Надо, — согласился Петров.
Но он не торопился. Допил кофе, рассказал анекдот, выслушал аналогичный, на ту же тему, живо отреагировал.
— Хочешь коньяку? — спросил Ровенский, когда Петров вошел и без приглашения уселся.
— С тобой пить не буду.
— Значит, я один.
Он плеснул себе в стакан и залпом осушил его.
Петров лишний раз убедился, что проигрывать.
Юра не умеет. Теперь он все валил на жену. Мол, это была идея Лены, он, дурак, пошел у нее на поводу.
— Что ты за бабу прячешься? — брезгливо сморщился Петров. — Дела вашей семейки меня не интересуют.
«И спрашивать тебя, — мысленно добавил Петров, — как же ты мог, смысла нет».
Спросил Ровенский:
— Чего ты хочешь?
— Прежде всего уточнить. Ты уразумел, что теперь каждый прыщик, которой вскочит у меня, у моей жены или детей, должен приводить тебя в трепет? В моем добром здравии ты кровно заинтересован.
— Да, конечно, — с трусливой быстротой ответил Ровенский. — Но чего ты хочешь?
— Всего Юра! Я хочу и получу все! В обмен на твою паршивую жизнь в далекой загранице.
Жуткая догадка осенила Ровенского.
— Ты! — прошипел он. — Твоя игра! Давно задумал прибрать «Класс» к своим рукам и теперь осуществил подлую многоходовку!
— Думай, что хочешь, — ухмыльнулся Павел.
Мысленно Петров подсчитывал, сколько времени понадобится юристам, чтобы подготовить необходимые документы. У Потапыча он акции купит, у Юрки отберет. Два дня, решил Петров. Пусть работают по ночам,
