подписать твое заявление об уходе по собственному желанию. Я сделаю это против совести, потому что тебя следовало бы гнать отсюда и вообще из медицины поганой метлой. Уходи. Настя, что ты хотела сказать?
— Андрей Васильевич Распутин звонит десятый раз. Кажется, он на том конце уже съел телефонную трубку. Говорит, по личному вопросу. Ольга Ивановна, вас проводить? Что вы сидите? Анна Сергеевна сказала, что вы можете быть свободны.
— Еще пигалицы твои будут мне указывать. — Ольга схватила сережки и выскочила из кабинета.
— Настя, — улыбнулась Анна, — ты у меня работаешь секретарем, а не вышибалой. Давай этого Распутина.
У Андрея Васильевича или у его родных какая-то проблема со здоровьем. Анна несколько раз в день отвечала на подобные звонки. Часто люди не могли заплатить за лечение, тогда организовывалась спонсорская помощь или работали в убыток центру. Но Анна никому никогда не отказывала.
— Слушаю, Андрей Васильевич! Извините, что раньше не могла с вами поговорить. Что у вас стряслось?
Вместо привычных “у нас такая беда”, “на вас вся надежда”, она услышала неистовый ор:
— У меня стряслось? Вы смеете еще задавать подобные вопросы? Ваша мораль, мораль так называемых новых русских безнравственна! Кто позволил вам использовать в своих корыстных интересах ни в чем не повинных людей?
— Андрей Васильевич, что вы говорите? — поразилась Анна.
— Если у вас умалишенный муж, то моей вины в этом нет. И никто не давал вам права выставлять меня в сомнительном качестве. Это унизительно! Ваша выходка привела ко многим проблемам. И я заставлю вас отвечать за них.
— Прекратите истерику! — Анна тоже повысила голос. — Объясните мне, в чем дело?
— Не прикидывайтесь! Вам все хорошо известно. Я потребую опровержения! Я его уже требую! Суды у нас, слава Богу, еще существуют. И вы будете отвечать в суде за оскорбление моей чести и достоинства. Именно так я расцениваю этот пасквиль.
— Андрей Васильевич, если вы немедленно не объясните, о чем говорите, я положу трубку.
— Я говорю о фото в журнале, как вы могли бы догадаться.
— В каком журнале?
— В бульварном! Там, где я красуюсь в обнимку с вашими детьми и назван вашим мужем. У меня, между прочим, крепкая здоровая семья и дети! Собственные дети! Как я буду смотреть им в глаза?
— Какой кошмар! — проговорила Анна. — Я не видела статью. Я разберусь и перезвоню. До свидания.
Она положила трубку. Хорошенький сегодня денек! Что эти бумагомаратели написали? Анна выскочила в приемную.
— Настя? Ты видела журнал?
— Да, вы там отлично получились. У меня бухгалтерия попросила. Принести?
— Немедленно!
В приемной на диване сидела женщина в уродливых темных очках. Увидев Анну, она поднялась ей навстречу. Но Анне было не до посетителей, она отвернулась и быстро захлопнула дверь — ведь предупреждала, никого не принимает.
Два разворота, четыре страницы. Много фото. Дашка и Кирюша замечательно получились. Вот и тот снимок, что довел Распутина до истерики. Теперь и Анна к ней близка — на фото все радостно улыбаются: Андрей Васильевич обнимает Дашу и Кирилла, Анна в полупрофиль, но счастливая мина хорошо заметна. Подпись: “Им редко удается отдыхать вместе, но тем приятнее эти минуты. Анна Самойлова с мужем и детьми”.
— Настя, — позвала Анна, — срочно найди визитки Распутина и главного редактора. Кажется, ее фамилия… не помню. Срочно!
Визитные карточки, которые вряд ли могли быть востребованы, Анна отдавала секретарю. Настя ничего не выбрасывала и держала все в строгом порядке. Через минуту она принесла визитки.
Анна набрала номер главного редактора:
— Меня зовут Анна Сергеевна Самойлова. Мне необходимо срочно переговорить с Ириной Николаевной.
— Сейчас она ответить не может. Что ей передать?
— Передайте, что если она через секунду не возьмет трубку, то в следующий раз мы будем говорить в суде. Я — героиня вашего очерка из последнего номера.
— Анна Сергеевна, что стряслось? — Редактор взяла трубку через три секунды.
Та же телефонная пьеса с небольшой сменой действующих лиц.
— Ирина Николаевна, ваша публикация создала очень серьезные проблемы в моей, и не только в моей, жизни. Я передала фотокорреспонденту снимки из семейного архива. Вместо них в журнале появляется фото меня и детей вместе со случайным соседом по столику в ресторане дома отдыха. В подписи сказано, что это мой муж.
— Что вы говорите? Не может быть! Ах, какая неприятность! Я ужасно расстроена.
— Ирина Николаевна, меня не интересуют ваши эмоции. Я прошу вас разобраться, позвонить мне через двадцать минут и сказать, как конкретно можно исправить сложившуюся ситуацию.
А как ее можно исправить? Если они дадут опровержение — это вовсе не муж Самойловой, а муж у нее другой, — поправка привлечет еще больше внимания и еще больше сплетен вызовет. Не идти же, в самом деле, с ними в суд? Идиоты! Не хотела связываться с прессой — и правильно делала, как чувствовала, что они медвежью услугу окажут. Надо прочитать, в тексте еще какая-нибудь гадость накручена. Но интервью почти дословно передавало их разговор, а комментарии были гладки, комплиментарны. Единственная неточность — “после окончания института…”. Никакого окончания не было, это журналист сам придумал. Да и кому бы пришло в голову, что у нее нет образования. Вот и Ольга попрекала. Может, купить диплом? Медицинский, конечно, не купишь, а какой-нибудь экономический — вполне.
Седьмой час вечера, а устала чертовски, хотя толком ничего не сделано, одни разговоры. Что еще успею? Разобраться с журналом. Юре, мягко говоря, наплевать на публикацию. В центре посудачат и замолкнут через неделю. Главное — Распутин. Влип, бедолага. Вместо секса в выходные дни разборки с женой в будни. Но вина не моя. Чья вина, пусть те и оправдываются. Связать Ирину Николаевну с Распутиным напрямую. Не хочется с ними разговаривать. Пусть Настя организует.
Анна вышла в приемную и передала секретарю распоряжение.
— Я сказала, что никого не принимаю. — Вспомнив, она кивнула на диван. — Почему эта сидела?
— Сами сказали, что я не вышибала. “Я подожду, я подожду”, — передразнила Настя. — Ну и сидела два часа. Фамилия идиотская — Крафт, как у мебельного магазина.
— Что? — Анна оторопело уставилась на Настю. — Вера Крафт?
— Да, Вера Николаевна Крафт. Я же вам докладывала.
— Ты сказала, что она звонила!
— Ничего подобного! Да вы не переживайте, она чокнутая какая-то, и фингал под глазом, очками закрыла, но все равно видно.
— Фингал? У Веры? — прошептала Анна, а потом закричала: — Идиотка! Я тебя уволю! Когда она ушла?
— Минут десять назад. — Настя испуганно хлопала глазами.
— Кретинка! Без выходного пособия вылетишь! — гремела Анна, выбегая из приемной.
По коридорам центра никто никогда не бегал, тем более директор. Сотрудники и пациенты шарахались в стороны, уступая Анне дорогу.
Она выскочила на улицу. Куда Вера пошла? К метро? Где оно? Налево, скорее. Холодный октябрьский дождь мгновенно промочил шелковую блузку. Туфли, сто долларов пара, черпали из луж, узкая юбка мешала бежать. Надо догнать Веру. Только бы догнать ее! Анна, пять минут назад умиравшая от усталости, готова была мчаться на окраину Москвы.
