упрека за всю жизнь, глаза опустит, если не согласна, и в сторону отойдет. Как она Юру любила, гордилась им! А потом мужественно приняла его перерождение в беспомощного тупого ребенка.
В дверях комнаты столпилась вся семья. Татьяна, дети, Галина Ивановна, Юра — все, кроме Ирины, плакали. Ирина успокаивала Юру, вытирала ему слезы.
— Мама, я боюсь! — всхлипнул Кирюша.
— Мама, боюсь! — повторил Юра.
Ей нельзя распускаться, она потом поплачет. Анна поднялась с колен, вытерла лицо.
— Даша, Кирюша, бабушка умерла, но вы ее не бойтесь.
— Она теперь все время такая будет? — спросил Кирилл.
— Мама, она попадет на небо, в рай? — спросила Даша.
— Да, конечно, только в рай. Тетя Вера тебе объяснит.
— Я объясню. — Татьяна обняла детей и увела.
— Юрочка, — позвала Анна, — подойди. Посмотри на свою маму.
Юра нехотя приблизился. Он исподлобья посмотрел на Луизу Ивановну:
— Тетя пахая, некрасивая.
— Юрочка, — простонала Анна, — это твоя мама. Она умерла. Юра, у нас большое горе!
— Мама, дай кафетку! — Он дернул Анну за халат.
— Его нельзя травмировать! — вмешалась Ирина. — Юрочка, пойдем, тетя даст тебе конфетку.
— Его нельзя травмировать! — Анна закрыла руками лицо. — Его нельзя! А меня?
— А ты поплачь тихонько, — сказала Галина Ивановна, — поплачь, пока дети не видят. Ой, бедолага, — тихо проголосила она, — такая женщина! Мучилась, а ни стона, ни жалобы! Святая была! Ты поплачь, а потом я ее сама обмою, одену. Я умею, мы с ней все уже обговорили. Синий костюм, белая блузка. И в морг не надо. Нечего ей там нагишом в холодильнике лежать. Позвони, они приезжают, укол какой-то делают, чтобы не запахло. Ну, давай, видишь, слезы кончились. Все на тебе, все на тебе, Анюточка. Крепись! Ты уж организуй, чтоб похороны завтра, крайний срок — послезавтра. Давай, девочка, ничего, нужно держаться.
На кладбище, кроме близких, приехали три давние подруги Луизы Ивановны, Костя и Вера. Игорь Самойлов прислал роскошный венок, коллеги (Анна попросила никого не приходить) тоже прислали венок.
Костя пытался уговорить Веру не ехать на скорбную панихиду, но она решительно воспротивилась — непременно хотела в тяжелую минуту быть рядом с Анной и детьми. Он решил, что искаженное болью лицо жены — свидетельство ее переживаний. Но когда гроб уплыл под землю в печи крематория, и Анна стала приглашать на поминки, Вера отказалась:
— Извини, я не могу. Кажется, началось.
Косте стоило больших трудов не подхватить ее и не броситься со всех ног с кладбища.
— Ладно, — кивнула безучастно Анна, потом чуть улыбнулась. — Все будет хорошо, Верочка. — Она не могла сразу сообразить, что нужно делать. — Костя… возьмите мою машину — и в клинику. Вызовите Елизавету Витальевну.
Он поцеловала Веру и подумала о том, что несколько минут назад эти же губы прикасались к покойнице. Жизнь кончается и начинается.
Утром в клинике было две достопримечательности, на которые бегали смотреть все сестрички, — жена доктора Колесова в дородовой палате и сам Колосов, серый от волнения и бессонной ночи. Настя донесла Анне Сергеевне, что Константин Владимирович сломал все карандаши в своем кабинете и вообще его никто никогда таким не видел.
— За страдания мы его теперь полюбим, — заключила Настя. — А всегда был такой суровый, прям сверхчеловек.
Анна накануне несколько раз звонила и знала, что роды будут не скорыми. Вере делали обезболивание и давали снотворное. Анна поднялась в родильное отделение. Схватки у Веры уже шли с интервалом в пятнадцать минут. Держалась она молодцом. Тихо попросила Анну:
— Уведи Костю. Боюсь, что у него будет разрыв сердца.
У себя в кабинете Анна поставила перед Костей чашку с кофе и заставила съесть бутерброд.
— Мне Вера рассказывала, что в повести какого-то, не помню, латиноамериканского писателя муж не выдержал страданий рожавшей жены и полоснул себя ножичком по горлу. Я велю все скальпели убрать от тебя подальше.
— Жизненная история. — Костя торопливо глотал горячий кофе. — Ань, ведь она не очень страдает? Вася Климчук — отличный анестезиолог?
— Отличный. И Елизавета Витальевна отличный специалист, и Маша Овчаренко — замечательная акушерка. Только ты, оказывается, скрытый невротик и психопат. В конце концов, кто у нас психотерапевт? Ты или я?
— Разве я? Анна, это самый тяжелый момент в моей жизни!
— Он же самый счастливый. Через два часа ты станешь отцом. Костя, давай ты не будешь присутствовать при родах?
— Ни за что! Я все-таки врач!
— Разве ты? — вернула ему Анна вопрос. — Тогда только через инъекцию реланиума. Пусть Маша сделает тебе укольчик. А то начнешь в самый ответственный момент валиться в обмороки — мне там бригаду реаниматологов держать негде.
Костя, как и все в родовой палате, облаченный в халат, бахилы, с лицом, закрытым маской, из-за спин акушерки и врача не видел момента рождения сына. Только красное, искаженное невероятным напряжением потуги лицо Веры. Что-то мокрое, членистоногое оказалось в руках Елизаветы Петровны. Послышался шум отсоса — из носа младенца отсасывали слизь. Шлепок — и тонкий пронзительный крик.
— Подойдите, Константин Владимирович, — пригласила Елизавета Витальевна и протянула ему малыша.
Костя уставился на него и испуганно затряс головой — маленькое орущее создание было страшно взять в руки.
— Костя, ну что он? — Вера, тяжело дыша, вытягивала шею.
— Ну, смелее, — Елизавета Витальевна взяла одну Костину ладонь, подложила, ее под головку малыша, другую — под спинку, — шагните. — Она заставила его склониться к Вере.
— Костя, ну что он? — повторила Вера.
— Потрясающе! — К Косте вернулась речь. — Человек! Человечище! Верочка, он на тебя похож, красивенький.
Теперь Елизавете Витальевне пришлось уже уговорами и силой отнимать у него младенца и отгонять от роженицы.
— Дайте обработать! У нас еще второй на подходе!
За долгую профессиональную жизнь Елизавете Витальевне довелось принять сотни детей — у цыганок и у детей членов ЦК КПСС, у пятнадцатилетних девчонок и у пятидесятилетних, впервые рожавших женщин. Елизавета Витальевна никому бы не призналась, что каждый раз первый крик ребенка вызывал у нее восторг буквально физиологический. Елизавета Витальевна слышала о коммерсантах, которые успехи в бизнесе ставили выше сексуального удовольствия, — и жалела их, бедняжек. Она помнила восторги любви в молодости, но они прошли, а этот восторг не терял своей остроты. Она даже испытывала некоторую неловкость перед врачами других специальностей: словно обманула коллег и выбрала себе самое лучшее. Разве можно сравнить — прыщик залечить или человека родить?
Они принимали второго ребенка.
— А вот девочка! — объявила акушерка Маша.
— Как девочка?? — одновременно воскликнули Костя и Вера.
— Неужели недовольны? — усмехнулась Елизавета Витальевна.
— Можем обратно вложить, — подхватила Маша, — авось рассосется.
Ультразвук хорошо показывал только одного мальчика, второй ребенок лежал спинкой. Решили, что близнецы — мальчики. И вдруг такой сюрприз! Вера и Костя смотрели на ребенка и не могли поверить
