Бурьян слушал молча. А потом спросил говорившего:
— Ты-то кто будешь?
— Санитар я. Вместо сиделки около тебя нахожусь.
— Зэк или вольный?
— Вольный. Зэков в бокс не допустят. Не поверят. Да и какая тебе разница сейчас? Твои уверены, что ты умер. Клиническая у тебя была…
— А это что?
— Клиническая смерть? Это начало настоящей. Очень недолгое. Минуты две, от силы — три. Хорошо, что все на месте оказались. Не успели уйти. Не то уже облили б тебя известью и сожгли во дворе тюрьмы, — продолжил голос.
Бурьян услышал, как скрипнула открывшаяся дверь. Кто-то вошел.
— В себя пришел. Уже говорит. Пить просил. Я дал
ему.
Бурьян почувствовал, как его руку смазали спиртом, сделали укол. И тут же отступила боль. Он снова провалился в сон. Очнулся и целиком пришел в себя лишь через три дня. Услышал голоса рядом. Но слов не мог разобрать. Говорили тихо, шепотом.
Бурьян пошевелил рукой. Двигается. Ноги почувствовал. Голова еще болела, но терпимо.
Собрав себя в комок, осознал, что самое плохое уже позади.
— Борис, как чувствуешь себя? — послышался голос совсем рядом.
— Дышу, — попытался открыть глаза. Но не получилось. Голова оказалась сплошь перебинтованной.
— Выздоравливайте! А то тут женщины вами интересуются. Не терпится им увидеться. Соскучились. С утра до вечера звонки сыпятся. Надо же их порадовать, доказать, что не рохля — мужчина! В полном сборе! — смеялся человек.
— Кто спрашивал? — перебил Бурьян.
— Ирина Кравцова! Самая красивая женщина Охи!
Бурьян, скрипнув зубами, отвернулся к стене. Во сне чего не бывает. Но в реальной жизни все иначе. Кто из фартовых пожелал бы себе на ночь в постель вместо привычной, покладистой шмары следователя городской прокуратуры? Да такого свои же законники голыми руками в параше утопят.
Бурьян себе такого никогда не пожелал бы. К тому же о Кравцовых, после побега, он немало наслушался в тайге от своих и блатарей, от ханыг и шмар.
Едва узнав у Бурьяна, кто вел его дело, охинская шпана сказала:
— Вовремя ты смылся.
— Ох и повезло тебе, что слинял!
— Эта баба умеет расколоть до самой жопы. Простухой прикинется, лаптем. А потом до мудей в процессе вывернет. Каждое показание в обвиниловку впишет.
— Она не гляди, что по годам зеленая. У ней пахан в советчиках. Сам колымский дьявол! Ухо востро с ней держат.
А фартовые отозвались короче:
— Хоть с мусорами она не кентуется, но хавает из одного общака. Потому не в чести у нас эта кодла. Стерегись их клешней.
И Бурьян вскоре переболел Ириной. Чем-то она пришлась ему по душе. Может, потому, убегая из милиции, не убил ее, увидев, что оглушена, не воспользовался случаем — прикончить. И даже мысль такая не шевельнулась. А оказавшись на воле, вскоре и забыл о ней. Вот только сны… Но им он — не хозяин.
Бурьян думает о кентах. Всех ли сгребла в тот день милиция, или кому пофартило смыться?
— Тут вот привет вам пришел. Из камеры. Интересуются здоровьичком, — услышал фартовый. И тот же голос продолжил: — Табачку вам хотели передать. Говорили, что уважаете самосад? Но мы отказали. Рановато, мол, ответили. А уж так просили, говорили, что с семи трав собран. Особый сорт.
Бурьян чуть не подскочил. Узнал. С семи трав… Семеро на воле…
— Его, говорили, на воле лишь крепкие мужики курят, лешачьей породы. Потому отказали, что крепкого вам нельзя…
«Пахан на воле! — понял Бурьян. И надежда на возможность побега вновь закралась в сердце. — Только бы на катушки встать скорее, чтоб из больнички смыться! На волю слиняю! К своим. Уж нынче, хрен в зубы, бухать с блатарями не стану. Чтоб снова волю не пропить».
От услышанного фартовый повеселел.
Уже через неделю он начал вставать. С ног и с рук еще не все гипсовые повязки сняли, но молодость брала свое, одолевала болезнь.
Одно удручало фартового. Несмотря на поправку, его не переводили в общую камеру к кентам. Держали в одиночке. Мрачной и глухой, куда не доносился ни голос, ни крик, ни команды.
«Ну и житуха настала! Будто в охране погоста канаю, как последняя падла! И все меня позабыли. Даже эта Кравцова, словно в жмурах держит. Приморила в клетке. Во, лярва сракатая!» — ругался Бурьян на Ирину, какая не теряла времени зря. И уже допрашивала Филина, содержавшегося, как и Бурьян, в одиночной камере.
— Я не согласен с обвинением. Я не бродяга. И не тунеядец. Это не мое. Понятно?
— А кто же, если не работаете больше года, не имеете постоянного места жительства, стабильного заработка?
— Я вкалывал всякий день! Понятно? И не на халяву. Жратву себе честно добывал. Ни у кого на шее не сидел в иждивенцах, не побирался, не воровал. Сам себя держал. Понятно?
— Как можно кормиться, не работая?
— А я халтурил. Подрабатывал на Мутном глазе, где все мастеровые города по утрам собираются. Их там по надобности горожане разбирают. Около пивбара. Все о том месте знают. В месяц, бывало, зашибал столько, что на работе за год не обломилось бы. На это жил. Что тут паскудного? Кому я помеха? Почему тунеядец? — вперился Филин в лицо следователя ненавидяще.
— Вы жили в тайге. Вас там задержали. И вы хотите убедить меня в том, что и там халтурили по своей специальности, зарабатывая на хлеб насущный мозолями?
— Я в отпуске. Имею право на отдых или нет?
— Ваш отпуск длится уже полтора года, не слишком ли он затянулся?
— Сколько хочу, столько отдыхаю. Я за свои живу. Вот если бы воровал, тогда, поймав на деле, имели бы право на задержание. А теперь — нет его.
— Ошибаетесь. Если бы вы могли доказать свой официальный заработок, обеспечивающий вашу жизнь, тогда другое дело. Но вас взяли вместе с разыскиваемыми уголовниками. Они занимались грабежами. Впрочем, это вам лучше известно.
— В тайге полгорода было. Откуда знаю, кто из них вор? Я — отдыхал! Понятно?
— От чего? — в упор глянула Кравцова.
— От всех и всего. От людей и города, от шума и голосов. От разговоров толпы. Надоело все, — отвернулся Филин.
— Предположим, что говорите правду. Но тогда, как питались? Где брали продукты?
— Их в тайге завались! Грибы, орехи, ягоды. Не лепись, с голоду не сдохнешь.
— А хлеб? Соль, курево?
— Я без хлеба могу годами жить и не вспомню о нем. В тайге я куропаток голыми руками ловил. Жарил и ел их. Сколько хотел. Соль с собой взял. А курево мне не нужно. Завязал. Понятно?
— Вы в тайге находитесь полгода. Это что — все в отдых входит?
— А кто мне запретит? Я не зэк, сколько хочу, столько отдыхаю! — выпалил Филин раздраженно.
— И сколько намеревались отдыхать еще?
— Не знаю. Пока не надоело бы!
— Вы — грамотный человек. На работе считались лучшим специалистом. Равного в городе нет. Это и мне известно. Но знаете, что человек без определенных занятий и наличия заработка — тунеядец. Такие подлежат задержанию и принудительному устройству на работу, если не совершали противоправных действий.
