Он боялся всех, даже собственного голоса и тени. Ни с кем не конфликтовал, долго не имел своего участка и лежки. Много болел. Никогда не бывал сытым.
Неуверенность и страх вытесняли из него зверя, оставив лишь внешнюю похожесть на рысь. Они жили в самых непригодных уголках тайги.
Таких в тайге было мало.
Кузя знала, что не только рыси, но и медведи бывают разные. Даже Акимыч, которого Кузя выделяла из всех людей, неодинаково относился к обитателям своего участка.
Девять медвежьих семей было в угодьях старика. Далеко не всякий раз подходил он к ним. Особо не любил, а может, боялся берлоги старой безухой медведицы.
В прошлую весну ее хозяина, громадного бурого медведя, убили люди.
Не нашел медведь жратву в весенней тайге, а пробку поторопился выкинуть. И сразу в животе, как в покинутой норе, стало пусто и холодно.
Корни саранки еще не набрали сладость. А черемшой такое брюхо натолкать мудрено. А тут еще пестун хнычет — жрать просит, у матухи, того и гляди, пустые соски отгрызет. Вот и побрел к селу косолапый. Там пьяненький старик коров пас. Медведь только одну сграбастал. Хватил ее по боку, — та рогами крутануть не успела.
Старик, как увидел, сразу протрезвел. В село помчался с криком. Медведь и внимания на него не обратил. Жадность слух заглушила. Так и не почуял опасность. А она выглянула из куста карабиновым стволом. И воткнулся медведь в теплую добычу головой.
Хозяин Буренки радовался. Корова была старая. Молока от нее лишь коту хватало. А вот зарезать животину самому — рука не поднималась. Тут же медведь помог. Сожрать успел совсем мало. Зато и самого зверя хозяин завалил, мяса целый воз получился. А шкуру медвежью на дверь приспособил, чтоб холод в избу не пропускала, тепло задерживала.
Матуха, не дождавшись медведя, по следам его нашла. Все поняла. Никто в тайге от нее такого рыка не слышал. На кого больше разозлилась медведица — на медведя, не поделившегося добычей, либо на человека, убившего хозяина, никто не понял.
Много деревьев и кустов повывернула она вместе с корнями в том месте, где медведя убили. А потом, по запаху, нашла дом обидчика. Тот бойко продавал медвежье мясо селянам. Не оглянулся, не посмотрел за сарай. Удача ему, как и медведю, глаза ослепила.
Не обижают матухи человечьих мужиков. Но до тех пор, пока и те зверей не трогают. И, выждав, пока покупатель, взвалив на телегу заднюю медвежью ногу, уехал домой, хватила обидчика по голове когтями. Тот вмиг кровью залился.
Понюхала его медведица, жрать не стала. Ушла в тайгу.
А мужика того соседка-старуха от верной смерти выходила. На ноги поставила.
Медведица чуяла его следы в тайге. Тот теперь карабин из рук не выпускал, все искал с нею встречи. Но старая матуха ум не растеряла. Поначалу пряталась от мужика, а потом надоело ей бояться человека. И однажды, когда тот вышел на след медведицы, матуха обхитрила, проведя человека по уже пройденному следу, и зашла ему в спину…
Всю кожу, от шеи до задницы, содрала. Думала, на всю жизнь от врага отделалась. Но старуха снова вылечила. И мужик опять появился в тайге.
На глухой поляне, далеко от села, рядом с берлогой установил он капкан. К нему привязал мяса кусок. Половину поросенка отдал за гибель медведицы. Та видела, как он капкан ставил. Но не подошла: мужик карабин из рук не выпускал. Хотела из-за коряги внезапностью одолеть.
И только к прыжку приготовилась — над головой выстрел. Снес правое ухо. Обжег башку. Кто стрелял, в кого? Мужик-обидчик со страху ружье уронил, глянул куда-то за спину медведицы. А оттуда Акимыч неизвестно как появился:
— Вот и поймал тебя, бандюга! Не скроешься больше.
Медведица поняла, что тут сейчас и без нее достанется врагу, и, рыча, отступила.
— Ты, кабан безмозглый, чего на моем участке, как в своей избе, хозяйничаешь? Почему капкан поставил? Иль мало тебе зверь шею наломал? Рано я вышел, пусть бы насмерть задрала холеру проклятую! А ну, давай отсюда! — Лесник толкнул стволом в живот.
Акимыч разрядил капкан, выломал из него спуск и, потрясая перед носом мужика мясом-при-манкой, ругал его па чем свет стоит.
Тот оправдывался: мол, надоело от зверюги прятаться, всюду преследует, вот и решил положить конец.
— У ней пестун имеется. Иль ты того не знал? Загробишь матуху, как медвежонок жить будет? Мало она тебя кромсала, дурака?
Всей тайге стало известно, как Акимыч браконьера из леса выгнал. Но медведицы он сам побаивался: помешал ей счеты свести с врагом, уха лишил. Не сумел защитить ее медведя. Да и матуха, завидев лесника, издали рычала на него.
Пестуна медведица вырастила сама. Осенью он отделился от нее. Стал взрослым, семейным. Свою берлогу заимел. А одноухая с тех пор так и жила одна. Почти как лесник. Дряхлела, слабела.
В других берлогах тоже не без приключений. Особо у молодой пары, что неподалеку от болота жила. Лихо от сырости терпели, а место не сменили.
По первому году, как только объявилась эта пара, матуха принесла троих медвежат. Случай редкий. Обычно не больше двоих детенышей рождается в медвежьей семье.
Все трое выросли шустрыми проказниками. Но один, мало того, забиякой и задирой оказался. Мало ему своих, так зверье таежное измучил. Гонялся за лисами и песцами. К белке в дупло залезал носом. На рысей лапой замахивался. В речке выдру за хвост ловил. На всех рычал, с любым зверем драться норовил.
Боялся он в тайге лишь лесника. Увидит, бывало, Акимыча, — с головой в землю закопаться готов. А все потому, что от него зверем не пахло.
Но как-то летом, после дождя, хватились — пропал медвежонок. По всей тайге искали, а его там и духу нет. Пошли по запаху. Следы малыша привели к болоту.
Он не убегал далеко от берлоги. Увидел ежа, хотел в лапы взять. Тот уколол. Медвежонок уронил ежа. А хитрец по болоту побежал, где медведю не пройти.
Ступил медвежонок несколько раз и увяз в трясине по горло. Закричал громко. Да кто же его вытащит? На счастье, Акимыч неподалеку оказался.
Подполз к орущему очень вовремя: тому болото глотку уже сдавливало. Выдернул медвежонка, отнял зверя у погибели.
С тех пор он всех боялся, кроме лесника. И на болото лапой не ступал. А как подрос и пришло его время отделиться, далеко от болота увел свою подругу. И никогда, вместе с другими, не ходил за клюквой и морошкой на болото; не верил ему.
Вон как далеко от родительской свою берлогу устроил. Из ягод — только малину признает да кишмиш, из таежных обитателей — лесника.
Повзрослел, а все не знал, что человек в зимовье живет, и был долго уверен, что Акимыч — тоже из берлоги.
Кузя, слушая такое, удивлялась медвежьей неосведомленности.
На что вороны да сойки глупы, а и те знают, где человек живет.
Берлог на участке Акимыча могло быть и больше. Но в последнее время сюда заглядывали люди — лечили болезнь. После них в тайге много пустых берлог осталось. Распугали люди зверей и те ушли глубоко в тайгу. Боялись, что их жилье снова потревожат, а может, думали, что люди заняли берлоги и живут в них.
Обосновавшись в других местах, медведи никогда не возвращаются в покинутую берлогу.
Это знала даже Кузя. Понимала, что ни один зверь не может выгнать, медведя из жилья, кроме человека, хотя он самый слабый и не приспособленный к жизни в тайге.
Знала рысь: стоит человеку увидеть птичью кладку, притронуться к ней руками, заглянуть в нору или дупло — все живое покидало эти места.
Перетаскивали детей в другие норы звери. Подальше от человечьей тропы и глаз.
Бросали гнезда птицы и не насиживали кладки. А коль имелись птенцы, уносили их далеко от обжитых
