— Как поговоришь? Ведь дом Мананы, да и не только этот дом, а половину села снесло оползнем. Еще два года назад.
— А мои? Манана и дети? Где они?
— Чего кричишь вслед смерти? Она глухая. И коль забрала — не возвращает никого! Нет Мананы! Она была дома. А дети живы! Они у меня! Все это время живут с нами.
— Тимурий! Брат мой! Прости меня, дурака! Отдай мне хотя бы детей! Я не могу больше без них! — взмолился человек.
— Как отдам? Засуну в телефон? Прилетай! Поговорим…
Он приехал в село под вечер и содрогнулся, не узнав его. Больше половины домов, какие помнил, словно бурей бесследно смело с земли. Лишь красная глина толстым слоем, отделив жизнь от смерти, спрятала в своей утробе всех, кто не сумел, не успел выскочить из дома и спастись.
— Дети в тот день ночевали у меня. Так часто бывало, — рассказал Тимурий. — Вместе с моими пасли овец, устали. Загнали баранов в кошару и сами вскоре уснули. Сморило их под дождь. В ту ночь он был особо сильным. Черной рекой лил с неба. Шум стоял такой, что все проснулись. В темноте ничего не было видно. Все тряслось и дрожало, гудели земля и небо. А потом мы услышали треск и крики. Манана ничего не успела. Она спала… Я не стал ей говорить о нашем разговоре. Решил не спешить. Ждал, когда в тебе проснется отец. И Манана ждала тебя… До последней секунды верила, что вернешься к ней. Уже насовсем. Но не повезло ей дожить до нынешнего дня. Нет, не из-за тебя погибла! Не прокляла за измену. Ты остался в любимых. Таких не убивают. Живи.
— А дети?
— Им рано узнать правду и я молчал. Они будут рады увидеть тебя.
— Я заберу их с собой!
— Они — не бараны. Если согласятся, возьмешь! — указал в распадок, где сельская детвора пасла овец. Он громко крикнул что-то, и на его голос вскоре прибежали Виктор и Анна. Они сразу узнали отца.
— Почему ты так долго не приезжал? — насторожился повзрослевший сын.
— Я звонил. Но мне никто не ответил…
— Ты же видишь, некому было говорить с тобой, — заплакала дочка.
— Вы уже совсем большие. Я приехал за вами. Меня направили работать в другое место. Тоже на границу. Поедете со мной? Будем жить втроем. Всегда вместе. Своей семьей, — Афанасий ждал, что ответят дети. Те с радостью согласились.
А ночью Тимурий позвал Афоню во двор:
— Я не ребенок и не могу верить тебе так, как они. Скажи мне, зачем их забираешь? Ведь ты никогда не был хорошим отцом. Почему лишь сегодня вспомнил о них?
— Я слишком одинок без них! Без семьи нет жизни. Мои дети будут со мной. Я без них не могу!
— Знай! Я обязательно стану навещать вас. Эти дети и мне родные. И здесь их дом! Если им не понравится на новом месте, пусть возвращаются сюда, ко мне! Я всегда их приму! — говорил Тимурий.
Сборы были недолгими, и через три дня семья уже переехала на новое место — погранзаставу. Заняв небольшой чистый домик, стали обживаться.
Еще в дороге спросил Афанасий сына, кем он хочет стать. А тот, ни на секунду не задумываясь, ответил:
— Танкистом!
— Витя! Я спрашиваю, кем ты хочешь стать на всю жизнь, а не в игре?
— Танкистом, — упрямо повторил сын.
— Ну ладно, а когда службу в армии закончишь, кем будешь? — спросил Афоня.
— Танкистом.
— До старости? Дедам танки не дают!
— А мне дадут! У меня даже шлем есть. Тимурия. Он в армии танкистом был. А я шлем надевал, когда к пчелам шел, чтобы за уши не кусали. Я даже спал в нем.
— Витек! Ну если всерьез подумаешь? Кем станешь?
— Военным! Как ты! Но с танком!
— Анюта, а ты, наверное, учительницей хочешь быть? — спросил Афанасий.
— Вот еще! Сопли всяким дуракам вытирать. И не подумаю! Я стану боевой медсестрой! Чтоб вместе с Витькой, на танке…
— А девок на танки не берут! — возразил сын.
— Если есть танки, а на них — военные, значит, нужны медики. Вас без нас никогда никуда не выпустят! Понял? Тебя Тимурий одного даже к баранам не пускал. Не зря! Сам помнишь, как ты на них верхом катался и на все горы орал: «Батальон! В атаку! Вперед!», так что бараны с перепугу в речку прыгали, — смеялась Аня.
На новом месте семья быстро прижилась. Освоились дети. Афанасий лишь один раз серьезно поговорил с ними и они уже знали, где можно играть и гулять, а где нет.
Осенью оба пошли в школу. Отец не знал проблем с ними. Выросшие в селении, его дети не были избалованы излишней опекой, все умели делать сами. Их не надо было учить стирать и готовить, убирать в доме, показывать, как истопить печь или нарубить дров. Они все помнили. Сами делали уроки, никогда не обращаясь за помощью к отцу.
Иногда, оставшись одни, они усаживались рядом, сиротливыми воробышками, и пели тихонько, вполголоса, любимую песню Мананы. На грузинском, тоже родном языке. И снова, пусть на миг, лишь в памяти своей, оказывались далеко-далеко отсюда — в горном селе, затерявшемся в самом сердце седого Кавказа, рядом с матерью, которую никогда не забывали и продолжали любить.
Афоня же свою мать почти не вспоминал. Правда, он изредка писал ей. Сообщил- что женился на Манане. Писал о детях. Потом послал ей письмо из академии. Она отвечала исправно. Интересовалась внуками. Просила фото, звала в гости. Но он отнекивался. Вероника как-то написала, что уходит на пенсию. А вскоре робко попросилась к нему. Он не позвал, не пожелал встретиться. И письма от матери стали совсем редкими.
— Прости, сынок, неловко признаваться, но моя зарплата врача была слишком низкой. Пенсия и вообще символическая. Зачастую, нет денег даже на хлеб. Случается, ем один раз в три дня. Вконец обносилась, изголодалась. Здоровья нет. Все отняла Колыма. Ты не обижайся, что редко пишу тебе. Нет денег на отправку писем и на конверты. Поэтому в одном отправляю сразу несколько писем. Так дешевле получается. Ну а коли что не так написала — не сердись, не осуждай, прости меня, старую, за все!
Вскоре перестали приходить от нее письма. А однажды получил он конверт, подписанный чужой рукой. В нем короткое письмо:
— Афанасий! Пишет соседка вашей матери Вероники. Сообщаю, что она умерла. Да! От голода! При живом сыне! Она слишком много выстрадала! Такое не под силу десятку дюжих мужчин. Она просилась к вам.
Стучалась в ваше сердце! Но тихо и робко. А вы не услышали. Может, оттого, что рожденные на Колыме — не имеют сердца…
Афанасию впервые стало жутко стыдно. Но шли дни и он забылся, успокоился. И, вздохнув с облегчением, сказал сам себе, что относился к матери не хуже и не лучше, чем она к нему, когда он был ребенком…
Детям о своей матери Афанасий никогда не рассказывал. Не хотел будоражить их души. Зачем? Их нежные сердца болят от гибели родной матери. Стоит ли добавлять горе на свежую боль? Он старался отвлечь детей от грустных воспоминаний. И ему это удавалось.
Время шло. За работой, тревогами и заботами незаметно прошел год, второй. Дети подрастали. Сердце отца умиляло, что его красивая, как куколка, дочь волнуется за него, не ложится спать, пока он не вернется с работы. Частенько Анюта ожидала его прямо во дворе. И, заслышав шаги отца, бежала навстречу.
— Папка! Я совсем заждалась тебя! — слышал он тревогу в родном голосе.
Иногда она вместе с братом ходила встречать его на заставу. И тогда все втроем возвращались домой.
