Выкурив на кухне папиросу, поблагодарил бабу за все. И ушел в кочегарку.
Когда на другой день участковый обронил, что ищет добровольцев на заготовку дров для детсада и больницы, Тимофей, не задумываясь, вызвался первым.
Дашке сказал коротко:
— Когда-то надо начинать. Может, успею, авось не все потеряно. Коросту с тела травой ты с меня смыла. А вот с души самому отскрести надо, если получится. А коли нет, значит, говорить будет не о чем, — вздохнул мужик и умчался в тайгу с топором за поясом.
Подальше от фартовых и милиции, от Дарьи, от себя.
Глава 2
Слух о том, что Тимку едва не разорвал в тайге медведь, быстро облетел Трудовое. Пока мужик жил у Притыкина и был без сознания, о его здоровье селяне справлялись. Когда же Тимку перевезли в больницу, к нему понесли передачи все, кто хоть немного его знал.
Никого не интересовало, почему Притыкин отправил напарника в больницу. Все знали: самое трудное, критическое время жил Тимоха у охотника. Тот выхаживал до того, пока мужик пришел в сознание. А потом… Работать надо. У охотников всякий зимний день дорог. Пока один болеет, второй за двоих вкалывает. Иначе весну и лето не проживешь.
Тимка улыбался всякому голосу, звавшему его под окном. Теперь около него постоянно дежурила старая нянечка. Она ухаживала за Тимохой, как за своим, родным. Угадывала каждое желание. Умела молчать долгими часами. Могла рассмеяться от души над какой-нибудь историей, рассказанной Тимкой.
Вскоре к нему начали пускать посетителей. Сначала не разрешали задерживаться подолгу. Потом скучать не пришлось. Все Трудовое мужика навестило. Кроме фартовых и Дарьи.
Даже участковый наведался. Долго смеялись они с Тимкой: хотел хозяин тайги фартового сожрать, но подавился пулей.
— А ведь не фартовый я больше, — сказал, просмеявшись, Тимоха.
Участковый сразу посерьезнел:
— Всерьез завязал? Иль только на словах?
— Меня даже из закона вывели.
— Это я знаю. Но выведенные из закона до смерти ворами остаются, — вздохнул участковый.
— Не знаю, кем я сдохну. За это не поручусь, но в «малину», к фартовым, уже не приклеюсь.
— Если бы твои слова правдой были!
— Я ж не обещание даю. Так уж оно склеилось. Фартовые — из закона, а медведь окалечил. Говорят, теперь туго мне придется. Что этого медведя всю жизнь буду помнить.
— Это ты мне брось. Я вашего брата знаю. Говорят, что на собаках все мигом зарастает. Так вот они в срав-
нении с фартовыми ничто. Уж как меж собой законники дерутся, мне рассказывать не стоит. До смерти. А через день глянешь: живы-здоровы, опять киряют, снова валтузят друг друга как черти. Даю слово, кто хоть одну трамбовку фартовых перенес и жив остался, тому никакой зверь не страшен. Так-то, Тимка, — засмеялся участковый.
— Ни один фартовый так не отделает, как зверюга. А все потому, что голодный был. На пустое брюхо злобы больше. И тут, кто ни попади, на куски изорвал бы. Да только что с того, мне теперь в тайгу не сунуться, — вспомнил прощание с Притыкиным Тимоха и замолчал.
— Это ты брось, Тимофей. У нас в промысловиках всякие есть. С войны мужики. Даже калеки. А попробуй напомнить? Рад не будешь. Они бригаду сколотили и вместе охотятся. На нерпу, сивуча — на морском берегу. Понедельно. Одну неделю — в тайге, вторую — на море.
— Да что они зарабатывают? Гроши! За такой навар из Трудового разве голодный барбос убежит на море.
— Ну, конечно, с Притыкиным им не сравниться. У старика навыки, опыт. Он и зарабатывает больше других. Вдобавок свою добычу ни с кем не делит. А эти — поровну. На каждого, — поддержал участковый.
— Да и у деда не жирно. Я почти за зиму всего два куска заработал.
— Это же мои полгода работы! С вами, фартовыми. А я, не хуже деда, считай, сутками на охоте. Среди фартовых попробуй выжить. Да еще не разряжая пистолет. Лишь в крайнем случае такое дозволяется. Вот и вдумайся, кому сложнее.
— Ничего себе! Сравнили! Да в тайге вам не дышать. Только дядя Коля и крепится. Там не всякий фартовый приклеится, — возмутился Тимка.
— А что дед? Вернулся с охоты, протопил зимовье и спи…
— То-то и оно, что в него надо суметь вернуться, — выдохнул Тимоха.
— Я тоже не всегда уверен в своем возвращении. Потому зарплату свою большой не считаю.
— Так у вас и надбавки идут на нее, и коэффициент. А нам — ни хрена! Что сдали, за то получай. В голом виде! — злился Тимка.
— Зато вы на еду не тратите. Всегда мясо есть! Заработки девать некуда. В тайге нет сельмага! — захохотал участковый.
— То-то на свою пенсию дед не может жить. В войну на его пушняк эскадрилью построили, а пенсию дали только по старости. Всего восемь рублей. Их на хлеб и то не хватит. Потому и ушел в тайгу. Чтоб с голода не сдохнуть. Нынче его пенсии по старости даже на чай не хватит.
А уж на рубаху, исподнее — говорить нечего. Они в тайге не растут. Их заработать надо. А легко ль в его годы на охоту ходить? Когда в войну пушняк сдавал — грамотой наградили. А что с нее? Лучше бы пенсию дали человеческую! — возмутился Тимка.
— Пособие это не я определяю. Будь моя воля, не обидел бы старика, — вздохнул участковый и поспешил уйти из палаты, покрасневший и смущенный справедливыми упреками.
— Две тысячи тебе мало? А я вот за гроши работаю. Мне за год таких денег не скопить. Едва концы с концами свожу, — пожаловалась няня. — Сын и муж на фронте погибли. Приходится самой о себе заботиться. Трудно. А кому легко теперь? Но жить надо. Вот и маюсь. А ты: две тыщи — не деньги. Да где ты больше заработаешь, сынок?
Тимка молчал. Думал.
Сколотить свою «малину»? Но рано иль поздно накроют легавые. Опять в ходку. На годы. Выживет или нет, кто может знать заранее? Если живой вернется, то уж совсем старым. Как Притыкин. Ни одной «малине» не нужен станет. А навар на старость фартовые не дадут. Свои кровные не сумел взять. Зажилили. Вот и придется, как охотнику, в тайгу. На пособие не протянешь. «А что, если самому? Без «малины»? Без кентов? Пофартовать с год, чтобы на остальную прожитуху… Забиться куда-нибудь потом. И дышать тихо, незаметно. Но сыщут кен- ты. За снятый навар калган оторвут», — вздрогнул мужик, оглянувшись на скрипнувшую дверь.
В палату заглянул фартовый. Встретившись взглядом с Тимкой, к себе поманил. Но понял, что тот не может встать, и вошел в палату, протиснув впереди себя пузатую сумку.
— Подсос тебе кенты передали. Тут шамовка, курево, — подморгнув, указал на горло, мол, и этим не обошли.
— С хрена ли загуляли? То свое зажали, теперь на долю посадили? — удивился Тимофей.
Няня, услышав грубые слова, вышла из палаты, обидчиво поджав губы.
Фартовому того и нужно было. Вмиг повеселел. Уселся на койку и заговорил тихо:
— Тут, Тимоха, дела закручиваются такие, что от них макушка дыбом стоит. Нас, фартовых, мусора вздумали из Трудового вышибить. Всех, кто не вкалывает на пахоте. И не куда-нибудь, а в Вахрушев. А там одни иваны. С них налог хрен сорвешь. Законных держать не станут. На отвал пошлют. Иль на обогатительную — на уголек, с транспортера породу выхватывать. На колотуне круглые сутки. И ни кайфа,
