кротостью, без злобы. И Господь наградит тебя. Ведь беды наши не от кесаря, не от властей. А от грехов наших. За зло и жадность наказываемся. За обиды, в каких погрязли и вокруг себя сеем. Очисти душу от зла. И помяни слово мое — в судьбе твоей враз утро проснется. Заново народишься. Поверь, сосед, как сыну сказываю. На себе спытал…
Кузьма покачал головой с недоверием. Но решил для себя не ругаться с Настей. Забыть, простить ей зло. И никого из домашних не ругать. Но… Перед уходом на работу жена закинула:
— На свиноферме работаешь. Хоть бы мяса принес когда-нибудь. Нынче на базаре не докупишься. А детям надо.
— Не могу. Они все считанные. И колоть их не умею. И не подбивай на воровство. Живи с того, что имеем, — ответил спокойно.
Настя покрутила пальцем у виска.
— А для чего ты свиней растишь? Когда-то их забирают у тебя? Вот и попроси.
— Да кто ж даст? Их на бойню от меня увозят живыми.
— Послушай, Кузьма, ну все как-то выкручиваются. И только ты на голую зарплату меня посадил. Раньше деньги приносил. Нынче — копейки!
— Хватит стонать! Посмотри вокруг, как люди живут? Достаток меньше нашего. А не ноют, не пилят друг друга! С тобой свой дом хуже погоста стал! — двинул дверь кулаком, вышел во двор, едва погасив вскипающую ярость.
С каждым днем нарастала злоба в душе. К Настасье не осталось тепла. Пропасть меж ней и Кузьмой росла слишком быстро.
«Вот черт, больше тридцати лет прожили. Старость у обоих за плечами стоит. А мы, считай, под конец по разным комнатам, отдельно спим уже не первый год. Даже за стол рядом не садимся. Все врозь. А что общего осталось? Дети? Уж выросли. Не нуждаются больше в нас…»
Вспомнилось, что вчера от них уехали Андрей с Ниной и с ребенком. На квартиру ушли. В их комнату придут постояльцы. Ольга в суде помирилась с Максимом. Уехала к нему с дочкой, даже не заглянув домой. В ее комнате тоже живут чужие.
«Скоро с меня за проживание деньги стребует Настасья. Вовсе закусила баба удила. Детей разогнала по чужим углам. И сердце не болит. Остались Егорка с Зинкой. Самые терпеливые. Но и их надолго ли хватит?» — думает Кузьма.
— Кузьма! Ты спишь? — вошла Настасья.
— Если снова деньги просить станешь, тогда сплю! — отозвался глухо.
— У тебя когда зарплата будет?
— Не знаю, — повернулся спиной к жене.
— Уже три месяца от тебя ни копейки! — напомнила визгливо.
— Другие больше ждут, и ничего.
— Меня другие не интересуют. Мне их не кормить.
— Не знаю! Отстань! — укрыл голову одеялом.
— Ты что себе позволяешь? Почему цыкаешь, как на собачонку надоедливую? Я устала от тебя — никчемного неудачника! Ты отнял у меня все! — запричитала баба.
— Что я отнял? — вскочил Кузьма.
— Жизнь, молодость, здоровье, силы! — кричала в лицо, и Кузьма не выдержал, влепил пощечину, чтобы остановить истерику.
— Ты еще и руки распустил, козел облезлый?! Я с тобой в постель не ложусь из-за твоей вони, хорек! Ненавижу! — отлетела к стене от удара Кузьмы, едва успев ухватиться за подоконник. Удержалась. Приметила молоток на подоконнике. Едва Кузьма подошел, чтоб вышвырнуть Настасью из своей комнаты, закрыть за ней двери, та, ожидая очередную пощечину, замахнулась молотком. Сама не знала, куда угодила. Мужик упал на пол. Настасья ухватила его в ярости, подтащила к двери. Пока не пришел в себя и не прибил ее, выкинула из дома во двор прямо в лужу лицом. Тут же закрыла за ним двери на тяжеленный засов. Его не сшибить, не поддеть. Сам хозяин ладил. Прочно и надежно. Не знал, что от самого себя его навесил. Не мог такого предположить тогда…
Глава 2. Перемены
«А ведь все высчитала, зараза! И впрямь дом строил, уже расписавшись с ней. Когда поженились… А стало быть, и она хозяйка, не выгонишь. Вон что кричала мне: «Кой ты хозяин, если ни разу не платил ни за свет, ни за газ, ни за воду? И за аренду земли я платила все годы! Это и документы подтвердят! Стало быть, кто тут хозяин? Ты меня гонишь? Сам вылетишь навсегда!» — вспомнилось Кузьме прощание с Настей. — Столько лет из жизни выбросил! Попробуй теперь начать все сызнова! — уронил голову в ладони. Дрожали плечи. Слышал сын. Но не вмешался. Не подошел, не вступился. — Спроста ли это? А может, и его с семьей выбросит на улицу вскоре? — подумалось горькое. — Неужели всему конец? Так вот и сдохну в этом свинарнике… И даже хоронить станет некому. Сожрут свиньи по голодухе, как кучку говна… И это при трех детях! А где они, трое? Андрейка уехал, ни адреса своего, ни до свиданья не сказал. Со слезами сожаления, что жену свою к нам привел. Самую тихую и безответную. Ее бы беречь. Такая одна на тысячу невесток попадается. И ту потеряли. Выжили. И я прозевал. Не вступился. Оно и Ольга. Единая дочь. И этой не повезло. Все от того, что мать слушала, как мужика в руках держать стоит. Вот и додержалась, чуть не проспала. Хорошо им в суде дали время на примирение. Нынче не станет жить чужим умом, только своим сердцем. Оно вернее подскажет, коль любовь в нем жива…»
Кузьма трет виски. Ломит голову боль.
«Какой хреновый из меня отец получился! Детям позволил из дому сбежать. Не усмотрел. Не сберег от бед, не согрел. Чего ж теперь скулю, что сам, как пес, на улице оказался? Видно, получил, что заслужил», — вздыхает трудно.
Человек встает с кучи опилок. Пора кормить свиней, чистить, менять подстил.
— Эх, зверухи мои, какое счастье вам подвалило, что не родились в свет человеками! Вас никто отсель не выпрет. Не потребуют зарплату и харчи. Не обзовут дармоедами. Слышь, Катерина! Знаешь, как больно такое слышать? Да еще от кого! У меня от этой жизни не то на руках, на душе мозоли запеклись — кровавые. А кто их видит? То-то и оно! Не болит чужая боль! А родня нынче — хуже врагов! Уразумела? Во, моя Настя детей повыжила с дому! На то даже ты, животина, неспособная. Своего заморыша всеми зубами защитишь от человека. И права! Видно, в тебе больше материнского, чем в моей! Бывшей уже, — выронил из рук лопату.
«Вот дурак! Хоть бы я левака от нее давал, как другие мужики. Имел бы нынче запасной угол. Так нет, верным был, потому и жил при бабе, как собака. Но ту, случается, любят, берегут. Другом зовут. Хотя тож до поры. До старости. Когда она приходит… А разве я старик? — удивился Кузьма. — Нет! Нельзя сопливиться! Вона Шурка что сказала на прощанье мне, мол, коль случится проходить мимо, загляни в гости. А она не шелапуга! Сурьезная баба. И коль допечет, навещу ее», — пообещал сам себе.
— Ништяк, Лизавета! Три дня впереди! Поработаю, там придумаю, как дальше жить. Но к стерве сракатой не ворочусь! Хоть если она сюда заявится с уговорами, коли в ноги упадет и сапоги целовать станет. Не прощу! — Представил Настю в свинарнике, ползающую в грязном проходе, и рассмеялся: — Ишь дурак, губы развесил! Намечтал. Да не будет такого никогда! Вот разве за деньгами придет. Но где я их ей возьму? Сам не знаю, когда дадут получку… — Нырнул в карман за подклад. Нашарил заначку, спрятанную от Насти, похвалил свою сообразительность.
Три месяца жил Кузьма в свинарнике, не появляясь домой. Поначалу было стыдно перед сменщиком. Да и домой тянуло, к сыну, внуку. Но ведь они знали, где его найти можно. И не пришли ни разу.
— Что ж это вы, Кузьма? Совсем одичали у нас. Давайте в комнатушку переходите. Имеется одна — свободная. Не ахти что, но все ж жилье. Там отдохнуть сможете. Со временем что-нибудь из освободившегося вам дадим, почище и получше. Зайдите в контору вечером, прямо ко мне. Ключи получите. Да и живите на здоровье! — предложил директор подсобного хозяйства, сжалившись над бедолагой.
