Макарыч

—

Два дня. А вез мине, етот, анчихрист-планер.

От змей! Как загудел, все печенки вынул! Башку и типерь

ломит с шуму.

Думал, не доберусь живьем. Ен, гад, то на один бок встанить, то на другой. То трисетца, што малярийнай. Знать, Бог ево, нечиставо, по макухе бил.

—

Ладно, хорошо, что приехал.

—

Не знал, што далеко так забрался. Неспривычно мине тут. Город чужой, неведомай. Да и отвык я в тайге от люду.

—

Как дома-то?

—

А-а-а-а, сам ведаишь. Все так жа. Да и сам

не

так давно уехал. Я ить к те с разговором.

—

С каким? — насторожился Колька.

—

Ты не боись. Поспрашать надумал, оставят тя при нас, коли мы с Марьей сюды переберемси? Надоело мине одному. Глядишь, куды приткнусь. Работать стану. Так втрех и жили б, а?

Колька задумался.

—

Помехой не станим. Не пужайси. На кусок нам я заработаю, — продолжил Макарыч.

—

Да не о том ты! Вся беда в том,

что меня

в

городе не оставят.

—

Почем знаишь?

—

Тут у многих городских старики живут. А

ребят всех в тайгу отправили. Меня и тем более пошлют. Я не здешний. Да у нас с таким не считаются. Геологу что в городе делать?

—

Да, — незадачливо почесал затылок лесник: — Знать, Марья была права. Наперед тибе такое сказывала. И откуда выведала, каналья? Ну да што нонче… Поди, покажь мине, иде тут похарчитца можно. Гляжу, ты на столе заместо хлеба книжки держишь. А ими сыт не станишь. Пошли в харчевню. Али как их тут у вас зовут? На полное брюхо все веселей. Глядишь, в голову разумное придет. Не зря ж я сюды приперси.

Они вышли на улицу. Сновали по ней мальчишки в промасленных робах.

—

Такие махонький, а работають, — удивлялся Макарыч.

—

На железной дороге, — сказал Колька.

И, подтверждая его слова, рядом по рельсам пошел паровоз.

—

Эй! Погоди! — закричал, замахал руками машинисту лесник и, подбежав, попросил: — Слухай, черт немазанай! Тутукни! Уж сколь годов паровозново голосу не слыхал. На вот, возьми червонец. И гуд

н

и! Слышь?

Машинист отстранил десятку. Нажал на сигнал. Звонкое ржание гудка перекрыло голоса и шум города. Макарыч, щурясь, поглаживал бороду, улыбался.

— У-у-у-у,

— взвизгнул паровоз.

—

Да иди жа ты! Стал, что стенка перед козлом. Мослы отчекрыжу, — заругался машинист.

—

Пошли, отец, — позвал Колька.

Макарычу вспомнилось, как во сие на каторге

слышал он гудок паровозный. Будто увозил его на материк. Но это Дарья, бокастая тачка, волокла его в карьер…

—

Эх. жисть! Што хвост собачий. Облезла. Обвисла, книзу потянулась, к земле, — грустно проговорил лесник, переступая рельсы.

В столовой было шумно. Пахло щами. Макарыч крутнулся на месте. Поглядел на большой хвост очереди. Потянул Кольку за рукав.

—

Айда в обрат! Там я привез кой-чего. Марья

передала тибе. Тут не надоть. Покуда дождесси, охота пропадеть. А у мине и так кишки, ровно колокола на пасху гудять. Да и едово казенное моя утроба не почитаить.

Они вернулись в общежитие. Макарыч пошел умыться. Колька вытаскивал из его рюкзака свертки, банки. Как вдруг услышал шум, — из-за двери доносилось возмущенное:

—

Холера те, ослу, в бок! Индюк шшипанай! Хто таких в свет пущаить, идолов окаянных? Ишь, как животину острамил!

Колька вышел.

Макарыч стоял перед парнем. У ног того вертелась постриженная подо льва махонькая собачонка. Только на голове и кончике хвоста безжалостные ножницы оставили коротенькие жидкие волосенки. Собачонка жалась к ногам хозяина, прята

л

ась от холода. Скулила.

—

Какое кому дело? Моя собака, что хочу, то

и

делаю с ней, — огрызнулся было парень.

—

Пошто сибе чуб не испохабил? Нашел над кем изголятца. Боле дурь девать стало некуда, — обратившись к Кольке, спросил: — Ей тож в науке ходить?

—

Как будто…

—

С-сукин выродок. Заместо дела мужичьево, срамное занятие удумал. На што таких тут держат? На войну б ево! Там быстро б мозги вправили.

—

Да ладно тебе, отец.

—

Чево ладняишь? Аль вам боле делать нече?

—

Пошли в комнату. Чего ругаешься? Все не переделаешь.

—

Не в том соль. Дурака и гроб не сделаит умным. Животину на што одурачил? Под сибе подогнал.

—

Ты, дед, насчет дурака полегше, — не выдержал хозяин собаки.

—

А то што?

—

Увидишь…

Макарыч подступил к парню вплотную. Прижал к стене. Тот оказался на голову ниже лесника.

—

Я ить ворон пуганай. Не стращай. В грех не вводи. Бездельем в жисть не замалси. Хочь годов поболе тваво. Не погляну, што ученай, живо дурь выбью с башки.

Парень вывернулся из-под руки лесника, заторопился по коридору.

—

И охота была тебе с ним задираться? — вырвалось невольно у Кольки.

—

Я в тайге хронту подмогаю. Ноги иножды не тянут. Хочь живьем в землю лезь! Кабы не ты да Марья, кончился бы мой век. Потому и тяну. Худо ли, бедно ли — не лежу в зимовье. И на войну поставляю, што могу. Вона бумага мине за то пришла с благодарствием. Тут жа эдакий лоб дитем тешитца!

Не понравилось Макарычу в городе. Хотя не был в нем много лет. Раздумал перебираться. Заговорил о другом.

—

Знать, поотвык я от еитих мест. Не по нутру приходитца. Людно, ругливо, холодно тут, куды не суньси — горе али сквалыжничество. Давай-ко ты

к