Два дня наблюдал за их работой. А потом, то ли Настю с Димкой стало жаль, то ли всех скопом, за четыре дня установил на берегу подобие лебедки, подключил ее к дизельной и чудо… Бабы ахнули, лебедка сама вытаскивала из моря сети с уловом. Ни одна рыбина не успевала выскочить. В считанные секунды улов оказывался на берегу.
Рыбачки за такую помощь дружно расцеловали Горбатого. Тот сконфузился. Баб даже запах его тошнотворный не отпугнул. Обслюнявили с ног до макушки. А сколько доброго нажелали!
Федька млел. Родная жена за всю жизнь в щеку не чмокнула ненароком. Будто отравиться боялась. Здесь же за всю жизнь, за все упущенное разом получил. Да от каких баб! Даже дух захватывало. До вечера обалдело улыбался. А бабы рады! Теперь мужик из Шибздика в Феденьку превратился.
Да и как иначе! Ведь теперь вместо десяти заметов в день бабья бригада делала по тридцать. Баржа около них на приколе стала. К мужичьей бригаде не подходит. Здесь у женщин, только успевай сгружать рыбу в трюм. А Федька средь рыбачек в почете. Самое трудное облегчил…
Вечером, узнав о лебедке, об уловах, выросших втрое, пришли к Горбатому мужики.
Краснели. Оплошка вышла. Никто не решался заговорить первым о цели прихода.
Горбатый и без слов все понимал. Но ждал. Не торопился. Решил верх взять.
Мужики понимали, что теперь Горбатый набьет себе цену. Высмеет, унизит каждого, кто не захотел взять его в бригаду.
От такого шанса кто откажется?
Разговор долго крутился вокруг да около. Но потом Оська не выдержал:
— Чего мы Шибздика тут обхаживаем. Нехай, он, гнус, и скумекал эту лебедку бабам, я его, паскудника, в задницу лизать не буду! Чего он ломается? Нам тоже лебедка дозарезу нужна. Смастерит, пусть лепится к нам. Чего уламывать? Не целка!
Федька обиделся на такое обращенье. Ему еще помнились поцелуи усольских рыбачек, бабьи ласковые слова, какие до самых пяток прожигали теплом.
И насупился Горбатый. Взвизгнул крикливо, задиристо:
— Кишка сдала! Сознаться не хочется? А что я говорил, с поклоном придете! Смеялись тогда. Вот и посмейтесь. А я и без вас обойдусь. Порвите задницы до конца путины. Потом гляну, как вы потеплеете. А то гнус да паскудник! Я вас не звал, — кричал мужик.
Но тут Гусев вмешался, прервал споры. И предложил спокойно:
— Можем и мы обойтиться без лебедки. И работать, как всегда. Но, ты тут тоже не сам по себе живешь. Случалось и так, что без нас тебе невпродых было. К чему забывать доброе, а помнить лишь обиду? С ней в Усолье до свободы не дожить. Если есть твое желание — подмогни и нам. Не чужие мы тебе. Если не схочешь — как знаешь. Делай как на душу ляжет…
С тем мужики и ушли. А Федька наутро, поговорив с бабами и наказав сыну быть достойной заменой, пошел собирать лебедку для бригады Шамана.
Через три дня установил ее. И остался работать. Молча. Ни с кем не препираясь, ничего не обговаривая, ни у кого не спросись.
Жизнь в Усолье шла по своему заведенному порядку.
Старился, дряхлел Федька Горбатый. Росли, мужали дети.
И вот однажды, когда путина уже закончилась, внезапно рано утром Федьку вызвали к оперуполномоченному.
Горбатый быстро оделся и, опережая нарочного, прыгнул в лодку. В душе тревога росла.
— Что хотят от меня? Что приключилось? — думал мужик, перебирая события последних дней.
— Если б плохое, конвой прислали бы. Охрану — двух лягавых. Тут же нарочный… Почтальону не доверили. Важное что-то случилось. Не дождались дня. Значит, есть срочность, — воображал Горбатый, не находя ответа — зачем он понадобился энкэвэдэшникам.
— Пройдите в кабинет, — предложил ему оперативник, встретивший на пороге, и повел Горбатого узкими, змеистыми коридорами.
Толкнув неприметную в темноте дверь, пропустил в маленькую комнату. И указав на стул, сам сел напротив.
— Вы родственниками регулярно переписываетесь? — спросил, глядя в лицо ссыльного не мигая.
— С какими? — удивился Горбатый.
— С теми, какие у вас на материке имеются?
— Пока жила Варвара, писала им. А когда не стало ее — некому теперь отписывать. Я— неграмотный. Потому не пишу, — сознался Федька. И спросил:
— А что случилось?
— О смерти жены вы сообщали кому-нибудь из своих?
— А то как же? Это непременно. Телеграмму выслали. Оповестили. Не без роду-племени жили. Не все нас врагами считают, — задиристо ответил Горбатый.
— Как же, вы, неграмотный, телеграмму сумели послать?
— Попросил грамотных. Они выручили.
— Всем посылали? Иль одному кому-либо? — интересовался чекист.
— Да уж и не помню, — схитрил Федька.
— Родне своей жены посылали?
— Перво-наперво им. Чтоб знали, что дети в сиротах остались. А я — вдовый. Легко ли мне с такой оравой? Думал помогут чем. Пришлют ребятне одежу иль обувку какую, — погрустнел Горбатый.
— Ничего не прислали?
— Нет.
— А письма получали от них?
— Они знают, что я читать не могу.
— А от своих посылки иль письма получали?
— Как жены не стало, все ровно сдохли. Забыли про нас. Никто нам не пишет и не помогает теперь.
— Вы жаловались родственникам на условия жизни в Усолье?
— Они и без того понимать должны. В ссылке, да еще в Усолье, выжить не всем дано. Это не в своем селе. Где в каждой избе родственники, — опустил голову Федька.
— А вы знали, что родственники жены уехали в Канаду?
— Куда?
— В Канаду, говорю вам.
— И их сослали… За что же так? — схватился мужик за голову в отчаянье.
Опер рассмеялся на весь кабинетик. Да так, что стекла в окне зазвенели:
— Темнота дремучая! Пенек неграмотный, ну и отмочил! Канаду ссылкой назвал! Да неужели не знаешь, что это заграница?
Федька онемел; Сидел открыв рот, словно язык в живот уронил ненароком. Слова застряли где-то далеко-далеко. В головенке все колесом закрутилось. Да и было от чего. Ну-ка, родственники сбежали за границу! Ему теперь за них не меньше червонца прибавят. А может, в тюрьму упекут. Мало ему своей телухи было, нынче до гроба с Усолья не выберешься. И сам, и дети…
— Вас к себе хотят вызвать, вместе с детьми, — все еще смеялся чекист.
— И когда ж они туда уехали? — выдавил Федька, украдкой наблюдая за чекистом.
— До войны еще. Завербовались. Оба брата вашей жены и отец. А старший с семьей в селе так и жил. Не поехал со всеми. Жена отказалась. На свою голову.
— Это почему? — удивился Горбатый.
— А потому, что посадили его за связь с заграницей. Через год после их отъезда. Жена с двумя детьми к родителям ушла. От мужа отказалась. Иначе и ей беды не миновать бы… Сообразила. И теперь живет, как человек. Замужем. За другим. А тот в этапе умер. Не дошел…
Федьку, словно морозом обдало. Ведь ничего не знал он. Варвара читала ему только письма его родни. О своей ни словом не обмолвилась.
— Но почему? Видать, не верила мне никогда, если даже под смерть не открылась. Знать, не только харчи, а и душу с сердцем на замке держала. От всех. И от чужих, и от своих, — качал головой Федька.
