сказали пророки. Но они — от Бога! А он кто?. Вот и обязан был молчать о кесаре, как завещано Господом. Но и таких видел на этапе. Молчали. До Колымы, кроме него, мало кто дошел. Их остригли, обрили наголо. Чтоб их и на том свете Господь своими служителями не признал.
Харитон тогда вздыхал. Он выжил. На радость, иль беду, кто знает заранее?
Священник вздрогнул, закричал в бессилье. Память, вопреки запрету, подкинула свое пережитое, колымское.
И снова привиделся фартовый барак, отдельные боковые нары — железные. На них никто не спал. Они служили для другого. На них наказывали, пытали провинившихся. Особо жестоко истязали фартовые стукачей — сук. И того, худого, жилистого мужика.
Его втолкнули в барак пинком. И, разложив на нарах, привязали накрепко, чтоб не выскользнул ненароком. Перед тем раздели наголо.
— Петухи вонючие, пидеры! Что делаете? — орал мужик.
— Захлопнись, падла! Твоя жопа, как и жизнь, всем без понту. Мараться не станем о сучье говно! — успокоил мужика одноглазый фартовый — Циклоп, и проверив, прочно ли привязан стукач, схватил с печки кипящий чайник. Брызнул в лицо суке. Тот заорал, задергался.
Бугор в это время раскалял в топке железный прут. Ждал, когда тот покраснеет. И сам заводился.
— Ботай, шкура, кого нынче бабкарям заложил? Откуда иначе папиросы у тебя, хорька, взялись?
— Прислали из дома! — округлил глаза сука и заорал, когда добрая кружка кипятка ошпарила мошонку.
— Не темни, козел! Нет у тебя дома, никто тебе, падле, не пишет! Колись! — вылил очередную порцию кипятка на грудь Циклоп.
— Свои угостили;— стонал стукач, кусая собственный язык.
— Кого они застучали? За какие услуги тебе навар перепал? — требовал ответа бугор.
— Я не заложил никого!
И тогда, потеряв терпение, ударил бугор барака стукача раскаленным прутом по пяткам. Кожа на них задымилась. Запахло паленым. Стукач вопил от боли.
Отец Харитон пытался остановить пытку. Его молча вывели из барака. Харитона рвало. Он сел неподалеку. Но крики пытаемого стукача рвали слух.
Мимо шел конвой.
— Опять фартовые накрыли кого-то из стукачей. Вон как забавляются!
— Наверное печень через уши тянут, — рассмеялись дружной прошли мимо, даже не заметив Харитона.
Примерно через час сявки выволокли за ноги молчавшего стукача. И подтащив к двери сучьего барака, оставили истерзанного голым на снегу. Тот потом два месяца кожей обрастал, в себя приходил. Над ним фартовые лишь пошутили. На настоящие пытки Харитону смотреть не позволяли. Нервы его берегли. И заведомо отправляли священника на работу в библиотеку.
После пыток никто не выживал. Их никто не вынес, за них никто не отвечал. Администрация зоны боялась фартовых и предпочитала жить с ними в мире и согласии, закрывая глаза на все шалости воров.
Были захлебнувшиеся в параше, случалось, снимали кожу лезвиями с живых. И все объясняли подлостью стукачей.
Сколько их умирало в фартовом бараке — счету нет. Казалось бы, при виде одного, подкинутого под двери, навсегда зареклись бы попадать в поле зрения фартовых. Но нет. Привычка фискалить была сильнее страха. И пытки не прекращались.
— Как же вы называете себя верующими, если жизни человечьи губите? — возмутился однажды Харитон.
— Да, в Библии сказано — не убий! Это мы знаем. Но есть в заповеди — не лжесвидетельствуй! Так вот, эти суки, таких, как ты, оклеветали. И.сколько на их сраной душе изломанных судеб и покалеченных жизней! Не десятки — сотни! Вот и соображай: мы вовсе не грешим, а выполняем заповедь «защити себя, дом свой, и семью свою», — убежденно ответил бугор.
Харитон вздрагивал от таких доводов. Они представлялись ему кощунственными. И старался подольше задерживаться в библиотеке, чтоб вернуться в барак как можно позднее.
Но ни разу не повезло ему прийти, когда все спали.
Недремлющие, вездесущие сявки оберегали каждое дыхание «законников». И когда выдавалась у них свободная минута — сбивались в кучу вместе со шнырями. И тогда вели они свои задушевные разговоры, курили план, анашу, подаренные фартовыми. А иногда даже пели свои блатные песни.
Они с почтеньем относились к Харитону, но не без приказа на то бугра.
Харитон тоже приказывает памяти замолчать. От чего-то болит палец на ноге. Видно, ушиб. А может, что-то попало в прохудившийся сапог. Священник пытается пошевелить им, но палец словно в колючей проволоке застрял. Человек, охнув, привстал. С десяток отощалых крыс отскочили от неожиданности. Они уже сочли Харитона своей добычей. Полностью. А он, вишь ты, очнулся не ко времени.
Самая нахальная крыса сидела на носке сапога, не торопясь убегать. Авось, испугается человек и можно будет снова безнаказанно взяться за его палец. Но Харитон не собирался спать.
— Очухался! — услышал он за дверью голос охранника, заглянувшего в глазок.
— Ну и дурак. На свою голову выжил, — отозвался другой глухо. И вскоре заскрипел замок в двери, захрипели петли.
— Выходи! — рыкнуло с порога.
Он встал, шатаясь, пошел к двери по стене, держась за нее обеими руками.
— Ну, что?! Поумнел? Засранец! — хохотало от дверей.
— Помоги, Господи! — попросил Харитон Бога и продолжил:
— Дай отойти достойно сана, человече! Прибери меня… — и спокойно ступил в коридор.
Удар кулаком в затылок он не ожидал и, влетев в кабинет кувырком, растянулся на полу. Потерял сознание от боли.
— Совсем дохляк этот старый пень. От щелчка с ног валится. Такой в зоне долго не протянет. За неделю скопытится, — услышал священник сквозь свист и звон в голове.
— В зону? Да куда его возьмут? Там вкалывать надо. А этот только жрать будет.
— Он освобожден по болезни из магаданской зоны. Его оттуда в ссылку отправили. Вот выписка.
— А что у него за диагноз? Психологическая несовместимость со строем нашим?
— Да нет. Сахарный диабет.
— А это что? Серьезно?
— Даже очень. Еще какая-то ишемия сердца. Потом — гипертония и ого! — присвистнул кто-то от удивления.
— Чего там?
— Астма….
— Так он этими болячками, как пес блохами начинен.
— То-то и оно! Хрен старый! Не может жить спокойно. Грел бы жопу на печи. Так нет, дай- ему письма писать за границу.
— Да не нашли мы того письма. Весь дом на уши поставили. Все перетряхнули. Даже попадью шмонали, сопляков его. И ни хрена…
— Выходит, по-твоему, Никанор утку подкинул?
— Значит, так. Не сожрали ж они письмо в самом деле. А об нас предупредить не мог.
— Вот это фокус? Без вещдока патлатого отмудохали!
— Давайте его куда-то. На днях проверка будет. Пронюхают, вони не оберешься. Им липу вместо доказательства не сунешь. Они тогда так засунут, что вытащить будет некого.
— А куда его? В расход, конечно, — заявил голос помоложе.
— Дурак! Усолье и так от порога не отходит. Им поп, как нам зарплата… Кокнешь старого мудака — потом весь век колючей проволокой просираться будешь. А и в зону не спихнешь с такими диагнозами… Давай по темпу его на катер и в Усолье. На берегу оставим. Там его свои подберут. Выходят — их счастье,
