Александр слушал, не перебивая. Когда Кузьма выложил просьбу, ответил, не кривя душой и не ломаясь:
— Попробую помочь. Собачонку только с собой прихватим. Она и ночью искать умеет. Мне такое не дано…
А через день Кузьма с Александром и Тихомиров с оперативником уже сидели в землянке, куда никак не предполагал вернуться Огрызок.
Александр внимательно оглядел унылую местность. Из рассказа Кузьмы он уже знал, что где произошло, и теперь будто сверял свои впечатления. Он отпустил с поводка маленькую лохматую собачонку, залившуюся в сугробах звонким лаем, и приказал ей строго:
— Ищи! Выручай, Баруха!
Псина металась искрой вокруг землянки. Нюхала снег, раздирала его лапами, но не знала, не давала сигнал.
Чубчик внимательно разглядывал следы на снегу, оставленные Баркасом. Словно по заказу в эти дни не было снега. И следы виднелись так, словно человек только что прошел здесь.
Чубчик шел рядом со следами Баркаса, ни на миг не выпуская их из виду. Вот здесь фартовый срубил лапы у ели. Сложил в кучу. Подрубил еще и вернулся в землянку. А тут сухостойную березу свалил. Изрубил на дрова. Тоже без задержек.
«Где он мог затырить рыжуху?» — оглядывал Чубчик кусты багульника, занесенные снегом. И пытался поставить себя на место Баркаса: «Ну, конечно ж, вот в том сугробе! Но к нему нет следов! И все ж надо проверить».
Собака носилась вокруг Сашки, старательно тыкалась мордой в снег, но тут же отскакивала с рыком, боясь или не желая брать след. Чубчик присел на корточки, внимательно разглядывал отпечатки обуви, оставленные Баркасом, что-то поднял. Крутнул головой досадливо, вернулся в землянку, сел к печке, матерясь:
— Тертый был козел. Знал я его. Он на Чукотке ходку тянул. Кое-чему научился. Носил не сапоги, а волчьи унты, подшитые сыромятной шкурой. Она не берет в себя запах человека и несколько месяцев подряд держит волчью вонь, которая собак отпугивает. Не берут они такой след. Шарахаются, как от чумы. А унты эти, едва попав на сырость, воняют несносно. За версту. Волки по таким следам никогда не станут нагонять человека. Он и воспользовался этим. Либо отнял, либо купил их у какого-нибудь охотника. А может, на заказ сшили. Хотя… Откуда у мудака башли? Пришил кого-то. Это ему как два пальца обоссать, — закурил Чубчик.
Следователь с оперативником тоже не сидели сложа руки, искали золото за землянкой, в противоположной стороне от Чубчика. Они уже поставили на дыбы все сугробы. Каждую подозрительную корягу, высунувшую из снега черную макушку, обыскивали, как воровку на проходной прииска. Замерзшие усталые люди остервенело искали золото даже на дне родника. Но тщетно.
Огрызок первым вернулся в землянку, едва начало темнеть. Он опасался волков. И позвал за собой Чубчика.
— Схавал, что ли, этот тип рыжуху? — развел он руками в недоумении. Чубчик сидел молча у печки, грел руки, ждал, когда вскипит чайник.
— Я на три дня отпросился с работы. Дальше задерживаться не могу. Еще два дня. Но уже сегодня не допру, где эту рыжуху дыбать? — признался тихо.
— Она — моя воля. Без нее не отпустят с тюряги. Заметут, им козел потребуется. Баркас накрылся. Меня вместо него подставят. Пошлют под вышку. Хотя знают, не тыздил я рыжуху, — всхлипнул Кузьма ненароком. И встал, чтобы сложить дрова у стены аккуратной стопкой, а не грудой, как это сделал Баркас.
Полено к полену выкладывал. Надежно и подбористо получалось. Освобождалось и место для ночлега, которого должно было хватить на всех.
— А ведь Баркас тебя хотел замокрить. Какие-то счеты имел, — обронил Огрызок.
Чубчик усмехнулся:
— Уж если кто и лажанулся в прошлом, так это он! Я его не то что размазать, на куски обязан был пустить, хмыря вонючего! Да не пофартило мне вышибить из паскуды душу! — у него заходили желваки на лице. Кузьма сел передохнуть.
— Ты подбери поленья. Не сиди, свесив яйцы. А я покуда похавать соображу, — поторопил Чубчик. И Огрызок послушно принялся за дело.
— Уж так фортуне в голову взбрело сунуть в один барак зоны враз четверых паханов воровских «малин» Сам допрешь, что лафы оттого не было ни фартовым, ни нам. Всяк хотел бугрить по-своему. И других презирал. Законники тоже не могли сразу четверых слушать. Кого-то одного надо было. И тут верх взять мог самый файный пахан. Кто силой и мозгами отличится, у кого уважение средь фартовых больше. И тут надо правду вякнуть, всех нас обошел Тарантул, ростовский пахан. Ему не подыгрывали. Все честь по чести прошло. И я на сходе согласился с тем. Признал его паханом и над собой,
хотя до того не раз мы с ним махались. И только вернулись со схода, отдал я ему в общак свою долю. А утром хватился пахан — нет общака. Кто мог спереть? В бараке все свои, законники. Не могли… А кто другой посмеет? Ну и подняли мы шпановскую хазу на дыбы. Шмонали каждого. И надыбали у Баркаса. Выволокли на сход. Замокрить решили. Он же, паскуда, жить хотел. Ну и тяпнул меня клыками за руку, когда я его в ноги пахану бросил. Я ему звезданул. Так что жевалки в жопу вогнал. А он как завопит на весь сход: «Фартовые! Кенты! Это Чубчик принудил меня общак спереть! Фаловал с зоны вдвоем слинять! А теперь размазать хочет до вашего решения, чтоб ничего не узнали!»
Сашка задрожал от ярости, вспомнив ту минуту и продолжил:
— На том сходе не его, меня чуть не ожмурили. Но одыбался. А вскоре нас погнали трассу дожить. И я с Баркасом в одной бригаде оказался. Так опера нас поставили. И понятно: ждал я свой кайф, чтоб расквитаться с гадом за лажу.
— Сашка, пахан, глянь сюда! Чево это тут? — указал Огрызок на пузатый инкассаторский мешочек, аккуратно заложенный поленьями.
Чубчик выхватил его. Рассмеялся весело:
— Это воля твоя, Кузьма! А тяжела, как судьбина фартовая, эта рыжуха!
— развязал мешок и заглянул внутрь.
Поставив мешок на стол, вышел из землянки и крикнул:
— Эй! Мужики! Валяйте в хазу! Нашлась бабкина пропажа в дедовых штанах!
Тихомиров, ввалившись в землянку, сразу к золоту кинулся. Обнял мешочек. Словно в нем не золото, его судьба и жизнь лежали. Долго не выпускал его из рук. Он не мог говорить, ни о чем не спросил. Радовался по-своему долгожданной находке.
— Подписывай волю! Кранты! Не должник я тебе! Отваливайте от меня! — осмелел Огрызок.
Тихомиров и оперативник даже не слушали Кузьму. Слишком дорогой была находка, очень большой была радость.
— Сегодня уж заночуем. А завтра утром в Магадан. К вечеру доберемся, — глянул следователь на Огрызка.
Кузьма, враз отмерив по локоть руку, помахал перед следователем:
— Кранты! Завязал с вами! Не попутчики, не кенты вы мне! Приморите по новой в тюряге, докажи потом, что не фраер!
— Не придержим, не тормозну! Расчет получишь. Устроим тебя на работу, в общежитие, и иди своей дорогой. Несколько дней в гостинице поживешь, пока все уладим. Номер оплатим, выдадим суточные, — сыпал следователь обещанья.
— Не надо ему Магадан. Заберу Кузьму на прииск. Насовсем, — обрубил Чубчик.
— Нет, Сань, в карьер, под землю, меня теперь и калачом не заманишь. Сыт по горло. А и с мужиками твоими скентоваться не смогу, — заупрямился Огрызок.
— Да погоди, кореш, не под землю фалую. Есть на прииске работа, будто специально для тебя ее придумали. Бракер по золоту. Не надорвешь шею. Не замерзнешь. И денежно! — улыбался Чубчик.
— Во зажрались, фраера! В рыжухе закопались! Еще и выбирай, — вырвалось у Огрызка.
— Если понадобится наше ходатайство либо звонок, мы — всегда пожалуйста! — откликнулся
