богатею переметнулась. Кто мы ей нынче? Все бабы такие!» А сам крестился, отворотясь, и желал землю пухом для усопшей. Но ни смерти, ни похорон матери пацан не видел. Ее не стало средь ночи. Женщина часто болела. Отец, вернувшийся из пивбара затемно, велел мальчишке лечь спать. А утром на вопрос Никитки — где мамка, ответил, мол, в больнице. Ночью ей было плохо, «скорая» забрала. И все на том. Ни навестить, ни вернуть в семью не подумал. На вопросы сына о ней он вначале злился. Отвечал хамски, грубо. А потом колотить начал. Стал грозить, что и его отправит следом за ней. Никитка понял и решил уйти сам. Едва успел, — шмыгнула Верка носом.
— Да, голубушка, немудрено одичать в таком окружении. Чему ж удивляться? Да у нас в дурдоме рай сравнительно с такими семьями, — заметил Бронников.
— А откуда ваши больные? С добра ль свихнулись? Вы послушайте их, когда находят просветы в мозгу! Не то волосы, шкура дыбом вскакивает. Для них психушка — рай! Они, считай, из зубов смерти выскочили чудом!
— Вот видишь? Они не хотят от нас уходить. А ты просишься. Но куда, к кому и зачем?
—
— Положим, ты здорова, не спорю. Но тогда зачем тебе, нормальному человеку, понадобилась репутация шлюхи? Она не лучше дурьей славы.
— Чтоб не зря все терпеть. Назло своим за их Толяна! Его они лизали, а меня колотили. Пусть им тоже будет больно.
— Хватит доказывать мерзость! Твои родители, как и все, не вечные! Они уйдут. А как тогда жить станешь? Кому будешь доказывать? А и знаешь ли, какие теперь болезни пошли? От них нет спасения! Сгоришь, не став взрослой.
— Да не пугайте! Я не из лопухов тут объявилась и про гондоны не забываю никогда!
— Пойми, тебе сегодня надо о себе позаботиться.
— Зачем? Я не хочу! Столько думать моей голове не под силу. По-своему стану — день прошел и ладно. Авось завтрашний наступит и пройдет не хуже нынешнего.
— Вер, а если себя пожалеешь, разве что-то потеряешь?
— Да кто знает? Я когда вспоминаю все — саму себя жаль. И реветь начинаю. Тоже на мост тянет. Чтоб сунуться вниз башкой одним махом. Одно останавливает: а вдруг тоже не насовсем сдохну, только покалечусь и к мартышкам в уборщицы пойду, стану за ними говно чистить, убирать у них, а они дразнить, щипать, кусаться станут. А люди придут, увидят меня
— Вот и заткни всем глотки! Ведь человек! Докажи всем, что ты личность. Вот тогда и родители поверят. Стыдно станет. Одна из всех стань на ноги! За тех, кого продали, кому уже ничего не вернуть! Ты еще можешь повернуть судьбу!
— А зачем? Меня мое устраивает.
— Чего же тогда плачешь?
— О прошлом! Об отнятом детстве…
— Оно и будущее не лучше. Куда как страшнее и горше. Ведь у каждого за плечами старость. К тебе она придет рано. Ты еще и созреть не успеешь — не став женщиной, в старухи свалишь. Кого будешь винить? Толяна и родителей? Они были виноваты тогда! Теперь — только ты! И нечего хныкать! Тебе далеко не девять лет! Вон уже грудь больше мамкиной! А в голове одни опилки. Живешь по-дурьи! «Назло мамке под мост брошусь». Ну и что кому докажешь? Оплачут и со временем забудут. А если и вспомнят, то не добрым словом. Слабая будет память о тебе. И не только у родителей! И поневоле вопрос возникает, зачем ты на свет появилась, для чего? Что принесла с собой?
— Ну уж не все меня облают…
— Те, что спали с тобой, давно забыли имя…
— Так уж и забыли…
— Сучек много развелось, всех не упомнишь. Вот женщин порядочных, серьезных мало, а они ой как нужны, но ты не хочешь такой стать, а жаль. Да и не под силу тебе эта доля.
— Мне? Если захочу, запросто заделаюсь в недотрогу! Только к чему? Себя смешить…
— Тебе не переломить свою натуру. Слишком распутна и слаба! Рядом с тобой были дети, несчастнее которых в свете нет. Но ведь не ударились в разврат. Не утонули в грязи.
— Да что колупаете? Какое вам дело до меня? Как хочу, так и живу! Психушка не лучшее место для перевоспитания. Это называется — спихнуть с рук!
— Спихивают, когда отправляют в колонию для малолетних преступников…
— Не заливайте! Не на дуру нарвались. Преступлений не совершала, и отправить туда не за что. Хотя психушка вряд ли лучше той колонии, куда отправляют лишь по решению суда. А вот по чьей воле здесь оказалась, я просто так не оставлю! — сверкнули злобой глаза.
— Что? Ты еще и грозишь?
Бронников набрал номер телефона Леонида Петровича и рассказал вкратце о разговоре с племянницей.
— Забирай Веру. Я столько времени потерял, чтобы переубедить человека, но бесполезно. Поздно. Она безнадежна. Застряла по уши в грязи.
— Погоди, Юр! Подержи хотя б до вечера. Я приеду и заберу. Саму, одну, ее не отпускай. Прошу тебя, договорились?
Бронников отпустил Веру в палату. И к нему вскоре пришел Петухов.
— Почему судьба несправедлива? Забрала из жизни Риту. А эта дрянь будет жить.
— Ты о ком? — не понял Юрий Гаврилович.
— Да о Вере! Иду к вам, она навстречу, хвать меня за интимное и хохочет на весь коридор от радости, что приловила. Я от неожиданности в стену вдавился, чуть жив от стыда. А та идиотка зашлась от радости, повисла на ширинке, словно я ее заказывал. А тут больные выходят из палат, врачи. Отпихиваю Верку, но куда там!
— Как же повезло вырваться? Кто помог? — еле сдерживал смех Бронников, представив случившееся.
— Таисия Тимофеевна увела Верку в палату. Позвала поесть. Так уходя, та пообещала разыскать меня после обеда!
— И ты испугался? Пришел просить, чтоб перевел работать в мужской корпус? Думаешь, там легче будет? Не надейся и не мечтай. Говорю заранее: там много сложнее! Я сам увижу, когда ты будешь готов работать там. А пока присядь и успокойся! Ничего тебе не травмировала Верка при встрече?
— Повезло. Испугом отделался. Но вцепилась мертвой хваткой, как бульдог. Да еще визжит на весь коридор: «Бабы! Я у врача хрен сыскала, валите все сюда». Я со стыда не знал, куда деваться. Применить силу, но к кому? На Верку только через слезы смотреть. Не баба — анатомическое пособие.
— Жаль, что человек из нее, видно, так и не состоится. Зря ее переубеждал, впустую, — вздохнул Юрий Гаврилович.
— К нам сегодня новеньких подбросили. Пятерых утром, четверых в обед. К вечеру еще двоих обещают.
— Как там наша Ксения?
— Вполне прилично. Хорошо спала, поела, вот только на прогулке устала, ослабла, пришла и сразу в постель до самого обеда. Но обошлось без приступов. Тихо и спокойно себя ведет.
— Знаешь, Ваня, она мне очень напоминает одну больную. Давно это было, еще в первые годы работы, когда кибернетиков считали едва ли не колдунами и пачками хватали, запихивали в северные зоны, в психбольницы закрытого типа. Сколько талантов и гениев погубили, счету нет. Средь них была одна, которую я запомнил особо. Красивая женщина, молодая и очень серьезная. Определили отдельно ото всех. Нам было поручено держать человека в строгой изоляции, исключить всякое общение и лечить. Тогда я только приступил к работе и, честно говоря, не понимал, кому могла помешать эта женщина. Я не сделал ей ни одного укола, не дал ни одной таблетки. Приносил ей газеты и книги, чтоб и впрямь не сдвинулась у нас. Она рассказывала нам о своих открытиях, в которых мы ничего не поняли. Нас было трое. И все влюбились в нее по уши. Может, именно это спасло от слепой расправы дремучего невежества. Эту женщину, вернее, ее