срывает с ног, вода такая холодная. Когда ледоход начинается, весь этот распадок становится сплошной рекой. От этих сопок до тех. И ни пройти, ни проехать невозможно. Сидим здесь, не дыша. Река с неделю бесится, потом в русло входит, и снова живем.
— А как же жратва, почта? — Округлились глаза Власа.
— Харчи заранее привезти надо. О почте на неделю иль две забыть придется. Никто из-за нее не станет рисковать головой.
— За неделю весь хлеб поплесневеет!
— А ты сухарей насуши. Долго хранятся, — посоветовал Федор, увидев Дмитрия, окликнул его: — Ты ко мне?
— К тебе! Как твоя спина?
Влас не стал слушать разговор местных, пошел к себе. Золотарев, хмуро глянув ему вслед, спросил Михаила:
— Когда-нибудь охотился на перелетных?
— Очень давно, да и то один или два раза.
— А хочешь сходить на зорьку?
— Зачем? Полюбоваться? Я ж не пацан!
— У меня есть второй дробовик! Когда-нибудь приходилось тебе стрелять из двустволки?
— Доводилось. Было такое. Конечно, я не охотник, но если возьмешь, пойду.
— Охотником и рыбаком не рождаются. Ими становятся. Раз-другой сходил на зорьку, там и потянуло. Уже сам не усидишь. Азарт берет, — рассмеялся Федор и добавил, морщась: — Если б не радикулит, сам бы пошел с Димкой. Да вот привязала проклятая спина к печке. Еле ноги таскаю.
— Значит, договорились? — глянул Дмитрий на Смирнова.
— А когда пойдем?
Золотарев глянул на небо, на посеревший рыхлый снег, на реку, ответил твердо:
— На следующий выходной, как раз будет!
Михаил понял это приглашение по-своему. Будто вздумали местные вот таким путем втянуть его в охотники, потом в рыбаки, чтобы, привыкнув, не захотел уехать на материк по окончании «химии».
«Чудные! Да разве этим меня остановишь? Оно, конечно, быстрее время пойдет, будет что вспомнить на материке, но застрять здесь навсегда — это уж слишком!» — усмехался Смирнов.
На следующий день Валентина с Александром привезли заводчанам почту и продукты. Четыре письма пришли от Дамира, одно из них — Мишке. Получил и Влас небольшую бандероль. Нет, не от Дамира. Глянул на обратный адрес и бегом к себе кинулся. Даже на крючок дверь закрыл, чтоб никто не мешал.
Михаил, получив письмо, придержал руку девушки, заглянул в глаза:
— Если ты пошутила со мной, то это очень жестоко…
— А если нет?
— Обдумай все еще раз! Хорошенько. Со своими посоветуйся, я не тороплю.
— А если решила?
— Не спеши, Валюшка! Еще две недели, с месяц присмотрись, чтоб не жалела потом о случившемся.
— Миша, а ты думал обо мне? Может, не хочешь быть со мной, а я навязываюсь? Так скажи, я не обижусь.
— Валюш, я много лет жил без любви и хорошо знаю, что такая семья обречена на развал. Ничего путевого из этой затеи не выйдет. И здесь не легче. Я много старше тебя, судим, был женат. Впереди — небольшой запас, а перед тобой — целая жизнь. Ты еще встретишь человека по себе, а я лишь порадуюсь, что счастлива.
— Миша, ты все еще любишь жену?
— Нет. Любовь ушла, хотя во снах Ольга приходит ко мне. И, спящие, мы снова прежние. Вот как и ты, никогда не забудешь первого парня. До конца жизни помимо своей воли любить его станешь, потому что с ним — начало.
— Нет, Миша! Я не мечтательница и не умею делать наполовину. Умею приказать себе, вот и выкинула его из памяти. Так что причина не во мне.
— Значит, не любила его?
— Любила, но к чему теперь о том прошлом?
— Валя, но ведь я — условник!
— Я знаю. Не только ты, но и участковый рассказал о деле Ведь ты никого не убил, не ограбил. И как сказал капитан, в твоем деле ему во многое не верится. И хвалил тебя.
— За что?
— За терпение, а еще за то, что не опустился, остался самим собой, человеком!
— Меня, случалось, даже Дамир поругивал за жесткость и холодность, за то, что нет от меня тепла и человеческого сострадания мало.
— Дурак он, твой Дамир!
— Не совсем глуп, в чем-то прав. Сколько живу здесь, а друзей не имею.
— Как? А с Лидой? Она хвалит, называет самым порядочным! Нет друзей? Но и врагов не имеешь.
— Да с кем мне ссориться? Хотя с Власом ссоры случаются частенько: вылезает шилом наружу прошлая память.
— О Власе лучше не надо. Он бесшабашный и распутный. Ему в любви объясниться что за угол отскочить. Я таких не признаю. Он такой же, как тот, первый…
— Валя, есть еще одно непреодолимое между нами. Оно стеной разделит. Ведь я после условки вернусь на материк, а у тебя здесь все: твои родители, дом…
— Я не могу быть привязанной к ним на всю жизнь. И если что-то решим, поеду с тобой. Если тебя туда тянет, значит, там и вправду лучше!
Мишка смотрел на девушку удивленно.
— Валюшка! Какая беда заставила тебя выбрать меня?
— Пурга…
— Она прошла. Глянь, весна уже!
— Не то тепло дорого. Случается в лютую стужу ожить, а средь лета замерзнуть чуть не до смерти. — Набежала тучка на лицо. — Тебе смешно, Миш? Считаешь назойливой, несерьезной? Непривычно тебе, что на шею вешаются? На материке все иначе. Там за женщинами ухаживают, цветы, подарки носят. Отбивают друг у друга. Дерутся. А здесь все иначе? Нет! И мне цветы носили, но завяли они. И подарки не радуют Сердцу не прикажешь, у него свое зрение. Оно все по-своему видит.
— Выходит, я — слепец?
— Спроси себя, и, если ничего не услышишь в ответ, останемся просто друзьями, — опустила голову, молча пошла в цех.
Весь этот вечер Михаил читал письмо Дамира. Пухлое, пространное, оно писалось не один день, это стало видно сразу.
«Здравствуй, Михаил! Хотя и попрощаться с тобой не смогли. Все ты проспал тогда, а когда с крыльца махал мне рукой, я увидел. Ну, что скажу тебе? Добрался домой хорошо. За две недели. Мои обрадовались, не знали, как угодить. Все кругом обсели, аж неловко. Спрашивали про Север, про зону, условку. Кое-что рассказал им. Не все, понятное дело. Зачем их души терзать? Пусть по крохам узнают и привыкают ко мне заново. Я средь них оттаивать стал, да и немудро. Из дома-завалюхи хоромы сообразили. Пристроили трехстенку, добавилось две комнаты, потом второй этаж вывели. Одних комнат семь получилось. На всех хватает с макушкой. Дом кирпичом обложили, изнутри оштукатурили. Доски, что были в полу, заменили на паркет. Глядя в него, без зеркала бриться можно. Одно плохо: на окнах решетки стоят и очень напоминают недавнее, зону. С ними никак не могу сдышаться и ругаюсь с Алешкой, но он не хочет убирать. Говорит, в городе много воров. От них поставил, в защиту. Ну что тут поделаешь, может, он прав? Я спрашивал соседей: виделись они со Шкворнем? Они, да и мои тоже сказали, что его уже нет: то ли менты, а может, свои убили. Я успокоился, а когда пришел на кладбище навестить могилу Катерины, увидел, что впритык к ней — Шкворень. И памятник ему стоит из черного мрамора с портретом этого зверя. Меня аж затрусило. Я к Алешке с кулаками: как дозволил такое распутство? А он мне в ответ: «Она его любила! Он ее тоже, раз его
