вконец. А выход где? Зарплата — копейки, да и ту задерживали. В интим — стара. Сын с лотков пирожки воровать стал. С голода! Вот тебе и жизнь. А ты пугать собрался. Чем? Да я такое пережила, самому черту не пожелаю даже с похмелья. Мужа хоронить было не на что.
— Я воровал в банках!
— И хорошо делал! Не мелочился. Не у людей крал. А у тех, кто нас всю жизнь обворовывал!
Макарыч ожидал другой реакции и теперь сидел сбитый с толку.
— В свое время мне бабка рассказывала, за пучок колосков, за несколько картошин, взятых с поля, на пятнадцать лет отправляли на Колыму! Теперь на полях ничего не растет. Хозяев нет. А люди, помня прошлое, нынешним властям не верят. Вот я — учительница! А спроси, сколько получаю? Вслух сказать стыдно!
— Юль! Жить всегда было трудно. И все же именно из-за своего прошлого я не обзавелся семьей, не имею детей. Не позволил фартовый закон и своя совесть. Если б не это, еще тогда женился б на тебе. Теперь годы ушли. Страшно менять привычное. И потерять тебя боюсь, — признался неожиданно.
— Опять куда-то собрался поехать?
— Да, в Тюмень! Хочу пенсию заработать, чтобы не скулить в старости.
— А сколько здоровья потеряешь? Потом на его восстановление больше уйдет.
— Не пугай! Я уже закаленный. На Крайнем Севере, в Заполярье выжил.
— Ну, а я как?
— Жди!
— Сколько ж там будешь?
— По контракту еду. Это последний раз. Потом на якорь сяду. На пенсию уйду.
— Так мне ждать тебя?
— А куда ты денешься? — усмехнулся хозяин.
— Да кто меня знает? Прижмет нужда, выйду замуж по объявлению в газете.
— И что в ней напишешь? Сракатая вдова, весом в полтонны, ищет себе мужика с данными породистого жеребца, с мешком денег при себе и за плечами, с квартирой при всех удобствах, одомашненного, без возрастных проблем, надежного во всех отношениях, общительного, веселого. О себе: пережила одного мужика, надеюсь еще десяток урыть!
— Гад ты, Ленька! Хоть когда-нибудь хоронил родного человека?
Макарычу вспомнилась бабка и веселость как рукой сняло:
— Наверно, я и впрямь неудачно пошутил. Прости меня, дурака. А на будущее, что могу сказать тебе? Север он и есть Север. С ним заранее не загадаешь. Кто знает, что за это время может случиться? Доживу ли я? Ты, если путевый мужик попадется, не жди меня. Не теряй свое. Бабий век — короткий смех. Пока не все растеряла. Но не выходи за того, кто хуже меня. Лучше подожди. Тогда и я постараюсь вернуться живым…
Пять лет… Случалось, дни, недели и месяцы пролетали мгновением. Бывало, до конца вахты еле доживал. Он не связал себя никакими обязательствами и даже не писал Юльке писем. Он слишком привык к одиночеству и дорожил своей свободой. Не мог представить себе семейную жизнь. Но на последнем году что-то случилось с ним. Макарычу нестерпимо захотелось домой. К себе, под бок к соседям, где знал всех и каждого. Где мог войти в дом к любому, не оглядываясь на время, где люди помогали ему как родному. Где не разучились понимать без слов, сострадать и поддерживать.
В последние два месяца он часто видел во сне Юльку. И перед самым отъездом не выдержал, позвонил ей. Трубку поднял сын:
— Леонид Макарыч! Слышал о вас от матери!
— Позови ее к телефону!
— Сейчас, подождите! Мам! Тебя!
Макарыч услышал прерывистое дыхание и знакомый голос:
— Ты не забыл меня? Возвращаешься, мой «Летучий Голландец»? Насовсем? Когда тебя ожидать? Сегодня вылетаешь? Слава Богу!
…Вот и бриться не надо самому! Даже постригли похоронники! Ну, Васька! Я тебя проучу! — грозит Макарыч соседу-каменщику. И только теперь, свернув за дом, заметил пристроенный к дому гараж, выложенный соседом.
— Понятно! Обиделся мужик, что проглядел, даже не поблагодарил. Ведь обещал всем вернуться домой на своих колесах. Я забыл, а они помнили и опередили, — взялся за телефон:
— Юлька! Я дома! Ты еще не приловила хахаля? Так я вот он! Готовый! С самой Тюмени к тебе! Без объявления! Конечно, жду! — положил трубку на рычаг. Увидел на столе кухни банки грибов, огурцов и помидоров. Снова соседи… И когда успели?
Макарычу вспомнилось совсем недавнее.
Прокуренная будка на буровой. Там на нефтепромысле, вместе с этой вахтой, он жил и работал пять лет. На всех тумбочках и шкафах, даже на кладовке, висели громадные амбарные замки. От кого? Ведь на буровой никогда не появлялись чужие, посторонние люди.
Замки появились после того, как Макарыч однажды вскрыл без ключа манометр, чтобы смогла лаборантка залить в него спирт.
Никто из мужиков не терял ключи и не забывал навешивать замки. И только Макарыч ничего не запирал. И считал, что человечьи отношения измеряются не сытостью, а душевным теплом, какого так не хватало в Тюмени. Может, потому уж слишком долгой показалась эта последняя разлука с домом, потому, завидев заботу соседей, сбежала слеза по щеке, ведь негоже проявлять слабость мужику, даже при возвращении домой. Ведь вон и во дворе лед растаял, последний хрустит под ногами Юльки, та бегом мчится, запыхалась, улыбается:
— Здравствуй, чертушка мой! Бродяга неугомонный! С приездом тебя!
— Дождалась, Юлька! Не увели тебя, не отняли. Выходит, не все потеряно по Северам! Нужен был тебе, коли помнила меня — баламута корявого? А знаешь, это здорово, что есть у меня ты! Взамен фарта сама судьба тебя подарила! Годами и жизнью проверенную! Какая кубышка с тобою сравнится? Ты — моя, самая большая удача и радость! За все муки и холод, за все годы и дороги, за все разлуки — от самой судьбы…
— Макарыч! Неужель и вправду навсегда? И ты никуда не сбежишь и не уедешь от меня?
— Дурашка! Даже сорванное штормом с якоря судно находит свой причал, свою гавань… от этого никому не уйти. Глянь в окно! Видишь, это мои капитаны, боцманы и шкиперы, целая улица родни! Я искал вас повсюду на земле! А вы жили так близко — в самом сердце, моею жизнью и спасением. Открой им двери! И никогда не вешай на них замок…
