перепугу со стола соскочила, подумала, что саму тебя произвела на свет заново. А врач, держа на руках нашу кроху, и говорит:
— Хороша малышка! Вылитая свекруха! Вот только дал бы ей Бог судьбу посветлей да душу потеплей…
…А через месяц в дом Кати, как и обещал, пришел Аслан. Обнял Мишку, поздравил с дочкой и сказал, пройдя в зал:
— Знаешь, браток, поговорил я дома со своими и вот что они мне сказали, живи ты с семьей своею в отцовском доме. Мы туда не пойдем. Не хотят мои переезжать в город. У себя в горах живем спокойно. Не летаем в облаках, но ходим по скалам с улыбкой, легко, как в своем доме, не спотыкаясь на асфальте, как я в свое время. Уж кем только не был в городе: сиротой при живых родителях, — хмуро глянул на Катю и продолжил:
— Даже в рэкете приморился, потом в зоны влетал, в ходки. Родители доставали оттуда вместе со своим недоглядом и упущеньями. А уж попрекали меня, базарили, что я говно и хуже меня во всем свете нет. Я уж и поверил, покуда в горы не попал. Ты сфаловал, братан, всяк день тебя благодарю.
Мишка недоверчиво глянул на Аслана.
— От многих бед и ошибок уберегся в горах. И вовсе не «бабки» притормозили меня там. Другое, что ни за какие деньги не купить. Я сыновей себе нашел. И они меня полюбили, — заледенел взгляд человека, и снова вспомнилась продрогшая, заледенелая палатка и он в ней, обмороженный, простывший и беспомощный. Ни идти, ни дышать, ни слова сказать не мог. Он умирал тихо и медленно. Какая отара, человек не вспоминал о ней. Перед глазами плясали огненные языки костра, вот только без тепла, а мужику оно было очень нужно. Он тянулся к огню, но впадал в забытье.
Откуда взялись мальчишки, он сразу не понял. Они молча обложили его чем-то теплым, потом увидел по углам палатки кучки жарких углей. Лишь на пятый день почувствовал, что к его бокам прижались собаки и греют своим теплом, не шевелясь.
Потом его поили горячим бараньим бульоном, насильно заставляли глотать его. На груди Аслана лежал полугодовалый щенок, он скулил, ему хотелось убежать, но его не пускали. Человек не знал этих мальчишек, они ни на минуту не оставили, не бросили. И выходили мужика. Чужого подняли на ноги, заставили жить…
Аслан всегда помнил это. Хотя много раз и до того умирал в зонах, избитый зэками до бессознания, порезанный кентами и измордованный охраной. Под нарами, на снегу за бараком, в сугробах и на стылых шконках, много раз погибал человек. Но выжить, снова встать на ноги ему помогли всего один раз. Тогда Аслан был уже в руках смерти, но умереть не дали пацаны.
Много раз и потом им приходилось спать в палатке, тесно прижавшись, согреваясь дыханием и теплом друг друга. Пацаны привыкли к мужику, а потом и признали, полюбили. Они помогали ему пасти отару, готовили немудрящую еду, следили, чтоб были дрова для костра и вода для чая. Мальчишки, они были куда взрослее и опытнее многих мужиков. Они любили слушать Аслана. Суровыми были его рассказы, от них бросало ребятишек в дрожь. Но человек никогда не врал. И дети чувствовали это. Он говорил им о своей корявой неустроенной жизни. И мальчишки, слушая, запоминали все, делали выводы и очень берегли человека, какой принес в горы больную душу и слабую надежду прижиться здесь и быть нужным хоть кому- то.
А у ребят не было отца. Нет, они и не думали заменить его Асланом. Так получилось само собой. Но никто о том не пожалел. Их сроднила не кровь, а горы. И люди, найдя друг друга совсем случайно, остались вместе, одной семьей.
— Слышь, братан, я остаюсь в горах, со своими. Навсегда. Там мое гнездо и дети. Там моя семья. А ты здесь управляйся.
— Как это? Ты что, отказываешься от всего, что мы с отцом нажили? — возмутилась Катя.
— Не нужно мне вашего, ничего не хочу. Войти в дом того, кто оскорбил и унизил меня за моим столом! Да еще при всех! Разве он отец?
— Покойного прощать нужно! — заметила женщина.
— Я его не обозвал, не обидел грязным словом. Я отказался от него. А он и умер в тот день. Значит, все верно. Я забуду его. И никогда не возьму из его даже мертвых рук ничего, что могло б стать поводом для упрека. Ведь все знаем, с кладбища нельзя брать ничего. Так и сделаю.
— А деньги? Их надо поровну поделить! — вспомнила баба.
— Я не в доле.
— Ты отказываешься от денег? — не поверила Катя.
— Когда-то имея большие деньги, я чуть не потерял свою маленькую жизнь. Теперь уж не рискую. Ведь тогда меня не любили, и я при громадных деньгах был беднее нищего. Скоро и ты это поймешь. Вот только поздно спохватишься, когда некому станет назвать тебя мамкой, а твое гнездо покажется холодной могилой, вот тогда ты поймешь, что такое жизнь! Ты проиграла ее. И я думаю, поезд тебе в тот день не только ноги отрезал, а и душу отнял, обычную, человечью. Ведь ты ни разу не позвала меня, не попыталась забрать у отца, хотя все знала, видела, но согласилась с разделом меня и Мишки. Даже звери на такое не пошли бы. И не отдали бы волчат в чужую стаю. Теперь уж не суди. Не обижайся. Живи как сможешь. За тобою присмотрят. Если сыщут к тебе тепло и простят…
…Они вместе вышли из квартиры. Двое мужчин, два сына, два брата, тихо закрыли за собою двери. Катя осталась одна, растерянная, подавленная, как мышь, попавшая в капкан, поставленный своими руками.
