— Вы навещали его?
— Нет! Кому нужен сумасшедший?
— Кто из ваших его навещал?
— К нему никого не пускали.
— Долго он был в вашей больнице?
— Долго. С месяц.
— А потом?
— Увезли его.
— Вы с ним не виделись?
— Нет. Боялась.
— Он писем вам не писал?
— Нет.
— А другим работникам?
— Никому. Иначе бы сказали, — хлюпнула носом Торшиха.
— Он вам говорил о себе?
— То, что всем. Наедине— нет. Ничего. Не думал он обо мне всерьез.
— На память ничего не дарил?
— Его память — одна ночь. И все! — разозлилась доярка.
— Вы у него дома бывали?
— Да. Один раз. Я же говорила.
— Как он жил?
— Как все одинокие.
— Не говорил ли он о вкладе?
— Каком?
— На сберкнижке.
— Не было ее у него.
— Вы уверены в этом?
— Емельяныч узнавал, чтоб перевели ему на новый адрес, а ему ответили, что поселенец на книжку ни копейки не клал. И не заводил ее.
— Ну что ж! Вы свободны! Спасибо за показания.
Яровой вышел из будки. Доярки вместе с майором и Емельяны- чем слушали сторожа. До глубокой ночи он рассказывал всякие истории. И над костром то смех летел, то дыхание замирало.
А когда доярки ушли, он попросил Емельяныча показать завтра с утра то место, где Торшиха жгла телогрейку и куда она ее выкинула.
— Нехай сама она покажет!
— Вы мне и как помощник понадобитесь, — попросил Яровой.
— Давай, возьми Торшиху, а помощником я тебе буду вместо Емельяныча, — предложил майор и пояснил: — Емельянычу завтра с утра в загоне надо быть. Он на ферме единственный мужик. Ведь даже бидон с молоком в телегу некому будет поставить.
— Мне-то собственно все равно, — отозвался он. И утром, чуть свет, вместе с Торшихой и майором пошел на запасной луг, который сейчас зеленел молодою травой.
— Вот здесь, — показала Торшиха.
— Где и как вы бросили в реку телогрейку?
Валька показала. Яровой пошел по берегу, проверяя глубину воды. Что-то свое высчитывал. Потом вернулся на прежнее место. Срезал несколько веток с дерева, бросил в то место, куда показала Торшиха. Ветки, подхваченные течением, поплыли. Аркадий пошел за ними и думал, что за прошедшее время русло реки возможно изменилось. И вряд ли что могло уцелеть от Вовкиной телогрейки. Но он решил и это проверить.
— Послушайте, но что вы собираетесь искать? За это время от его лохмотьев ничего не осталось. Все сгнило! — сказал майор.
— Эта его шкура даже все живое тут потравила. Воняло от нее невыносимо, — добавила Торшиха.
Яровой разувшись, влез в воду. Проверял шестом глубину. Ощупал подводные коряги. Майор с лопатой на плече молча наблюдал.
— Давайте сюда, майор! — позвал Яровой.
— Да ничего мы не найдем. Столько времени прошло, это же смешно. Ведь недаром говорят, что с возу упало, то пропало. А тут не только с воза, тут в воду! Коряги порвали, сгнила. Да и что может в ней быть? — злился майор.
— Вовкин разум, что ли, найдем? Если и сыщете ее, на что она ему теперь нужна? — ехидничала доярка.
— Черт побери, его телогрейка и доли наших усилили не стоит. Ну, скажите, следователь, зачем она вам? Не проще ли самого поселенца разыскать и «расколоть». Чем искать рванье? Ну что это за вещдок? Ее нынче и сам Володька не признает. Давайте вернемся. Мне сегодня на работе нужно побывать, — зовет майор.
— Поезжайте! — ответил ему Яровой.
— Зачем она вам понадобилась? Такое добро даже на помойках не принимают, а вы ищете! — хохотала Торшиха.
— Послушайте! Женщина! Вам в этой ситуации приличнее было бы помолчать! — зло сказал Аркадий.
Начальник милиции, чертыхаясь, помогал ворочать коряги. Перемывать песок. Но нет. Ничего не находили. Втроем они спускались ниже по течению. Часа на два даже Торшиха на помощь подключилась. Но вскоре устала. Майор мокрый и грязный ругал бывшего поселенца на чем свет стоит.
— Ну и педант вы, коллега! Это же надо! Из-за вещдока, такого сорта, столько времени тратите впустую, — сетовал майор.
— Нужно найти.
— Кого? Из нее щуки гнезда свили!
— Может вы и правы, — соглашался Яровой, переворачивая очередную корягу. — Помогите, майор!
Тот снова лез в воду, скользя и ругаясь:
— Привези его ко мне! Я так допрошу, что шкуру свою рад будет отдать!
— С него уже снимали шкуру. Этим не испугаешь, — смеялся следователь.
Шло время. Солнце уже остановилось в зените. Километра четыре берега и дна обыскали они. На всех налипла клочьями тина, песок. Все промокли до нитки.
— Ну что? Вернемся? — предложил майор.
— Нет! — отказался Яровой.
— Ничего не найдете! — вздохнула Торшиха.
— Поесть бы! — проговорил майор.
— Я схожу! Принесу чего-нибудь! — предложила доярка.
Торшиха ушла, а Яровой снова влез в воду. Снова окунулся в нее по пояс. Мокрый, он ощупывал дно реки метр за метром. К вечеру он подошел к целому заслону из коряг и плывуна, образовавшегося здесь, видимо, очень давно. Ощупал выступы шестом. Изодрал в кровь руки и ноги. Давно бы пора было оставить эту затею. Усталость с ног валит. Лопата перестала слушаться и валилась из рук. Но снова ощупывает каждый затонувший сучок, лезет шестом под коряги, копает песок, определяет ветками направление течения. Некогда отдыхать, некогда уставать, некогда разогнуться и обтереть мокрое лицо. Некогда даже комаров отогнать, облепивших спину сплошной черной тучей. В глазах то ли от усталости, то ли от воды рябит. Ноют ноги. От холода? Или от работы? На руки лучше не смотреть. Все в ссадинах и царапинах. Грудь, живот, спина в песке и в тине. Ногти сорваны. Дыхание прерывистое. Но надо искать.
Аркадий обламывает большую ветку. Кидает в воду. Идет следом. Вот она пошла по воде. Спокойно. Но… Замедлила у коряги. Пошла вниз. Не выплыла. Застряла. И снова настырный шест лезет под замытые
