Утро без рассвета. Колыма

за пана, да пан не берет. Так вот оно и всегда.

— А я думал, ты к бабе ездишь, — разочарованно протянул поселенец.

— Не к бабе. К матери. К нашей. Ее сын меня спас, а сам утонул. Я рассказывал тебе. Она в Оссоре живет. В поселке на том берегу. Вот я и езжу к ней. Наведываю. Помогаю. То дров порублю. То зайцев подвезу. Мелочи это все. Но ей от того теплее. И мне отраднее, что она меня всегда ждет. Как своего сына.

— И не упрекнула?

— За что?

— Как? За сына?

— Упрекать не за что. Ему виднее было. Каждый волен распоряжаться жизнью своею. Тем более тогда. Я был без памяти.

— Странный ты, — качнул головой Сеня.

— Почему?

— Зазря живешь.

— Впустую. Не совсем. Я здесь нужен. На

острове.

— Но с этим любой мог справиться.

— Справ^.иться

может и не мудрено. Это верно. Труднее выжить здесь. А я выжил. И никому не стал обузой. Думаешь это легко? Нет! Но я сумел себя заставить жить здесь добровольно! И быть нужным!

—

А что ты за это будешь иметь? — не выдержал

поселенец.

—

Не

знаю, — развел руками Николай.

— То-то!

— Но я об этом и не задумывался.

— Не на волков тебе нынче охотиться надо! Не за ними гонять. А жизнь устроить, — задумчиво говорил Сеня.

—

Я однолюб, к 

несчасть ю.

—

А

 значит, дурак.

— Ну ты, полегше! — крикнул матрос. И Сенька замолчал. Меж ними снова легла пропасть. Холодная, бездонная…

— Потому вот видно и тебя мне жаль. Беспутного. Сам коряво живу. А ты и того хуже, — сказал вдруг Николай и замолчал.

…По весне, когда стаял снег, приехали в Ягодное рыбаки. Устроились в домах. Село наполнилось шумом, голосами. Берег ожил. Но к Сеньке никто из них не подходил. Не знакомился. Не заводил разговор. Он тоже ни к кому не набивался. Научил его Николай солить, коптить рыбу и поселенец целыми днями был занят своей работой. От коптилки на шаг не отходил. Нравился ему вид балыков, тешек, что красными гирляндами заполнили всю коптилку. Запах его работы был приятен всем. Песцы, лисы, даже осторожные горностаи, приходили попробовать свои силы и, пытаясь обхитрить поселенца, норовили стянуть недозрелую, нежную тешу или балычину. И Сенька гонял их целыми днями от коптилки, уставал к концу работы до полного изнеможения. Подстегивало еще и то, что за эту работу ему хорошо платили.

Сеня пропадал в коптилке целыми днями. Пропах дымом, рыбой. Редко виделся с Николаем. Да и не до него ему было. С утра получал рыбу. Потом разделывал ее. Солил. Потом готовил тузлук. Обрабатывал коптилку. За неделю, пока рыба солилась, ездил в тундру за дровами, чтоб меньше было забот зимой. Там выбирал березу. От нее у балыков появлялся свой особый вкус и аромат. А тешка при копчении березой — золотом отливала. Радовала глаз. Дразнилась сочностью. В такую впиться — за уши никого не оторвешь. Сеня старался. Развешивал рыбу равномерно. Чтоб каждую дымком охватывало, чтоб тепло подавалось ровно, без перегрева. Чтобы не потрескался, не повял от него ба лык. Коптилку никогда не забывал закрыть. Чтоб мухи в неё не налетели. Не засидели продукцию, не испортили его работу. Все балыки и тешу сдавал только первым сортом. Понемногу коптил рыбу на зиму для себя и для Николая.

Теперь даже кассир стал с ним вежливее. Вручая зарплату Сене, мастером его называл. По плечу похлопывал заискивающе. Все просил у поселенца тешки для жены. И не отворачивал от Мухи морщинистую, лысую мордашку. А улыбался, всеми складками. Для подписи на ведомости свою самописку протягивал. Просил только чтоб не плевал на нее Сеня. Мол, не карандаш. И без того пишет. Но когда поселенец забывался, не ругал его, как прежде. А молча вытирал носовым платком.

С Николаем не до драк было. На них попросту не оставалось ни сил, ни времени. Путина на Камчатке — пора забот. Пора коротких, усталых снов. Пора радости и тяжелого труда. В работе забыл Сенька о своем лютом враге «Скальпе», а Николай о волке. Сезонные рыбаки и те работали без обеда. Не до того.

В заботах проходило лето. На висках, на макушках деревьев ранняя осень первые залысины сделала. И вот тогда приехали на остров школьники. Собирать грибы и ягоды. С лукошками они уходили в тундру с утра. С ними на скрипучей телеге ездил старик. С ружьем. Внимательно следил, чтобы дети не убегали далеко, чтоб никто на них не напал.

К вечеру усталые ребятишки возвращались в село. К костру. К наваристому грибному супу, к жареной рыбе. С любопытством смотрели как медведица и медведь купают в речке двоих медвежат, появившихся у них весной.

Медвежата совсем не боялись людей. Они охотно играли с детьми. Выпрашивали сахар. Забавно кувыркались через голову. Боялись они только холодной воды. От нее убегали несмотря на шлепки медведицы. Но пойманные самим медведем они хоть и визжали на весь остров, но вырваться не решались! Отец был куда как строже матери. Его малыши побаивались.

Все на острове привыкли друг к другу. Песцы, растолстевшие за лето на рыбе, даже бегать разучились. Лисы, прирученные детьми, в дома забегали. Горностаи и те перекочевали ближе к селу и совсем не пугались детей.

Соболи, кунички, белки, отъевшиеся орехами, шишками, грибами, предпочитали лучше отсидеться под стланниковым кустом, чем убегать (гг детей. Да и не трогали их ребятишки. Не гоняли, не свистели вслед.

Дети увешали все село грибами. Просушивающиеся на солнце гирлянды грибов темнели, пахли тундрой, последними днями лета. И хотя тго не было очень заметно, все знали, что зима приходит в эти места без длительной подготовки. Ударит мороз. Скует, заморозит все живое, л потом снег повалит. Засыплет все.

Но пока… Тащит белка орехи. Грибы на ветках развешивает. Медведь с малышами и с матухой, усиленно ловят рыбу. Едят по

многу. На зиму жир копят. Скоро в берлогу. Спать. Всю зиму. Берлога уже готова. В ней много стланниковых веток, чтоб малышам теплее было. Медведь даже бревно поставил. Чтоб спустились дети в берлогу, без ушибов. Сверху, над берлогой, толстую крышу сделал. Иначе нельзя. Дети есть. Их беречь надо.

Николай помог медведю сделать крышу. Чтоб не рухнула она на семью. Не придавила, не сделала шатунами. Надежно закрепил он бревна в земле. На них наносил веток, травы, мха. Сверху еще с десяток стланников положил и ушел. Думал, что медведь его помощь за свою работу примет. Но тот понял все сразу. Издали почуял, что Николай над его берлогой работал, по-соседски, по-мужичьи помогал. Медведь давно привык к Николаю и всегда принимал его помощь. Помнил крепко постаревший медведь, как спас его медвежонка от неминучей смерти одинокий мужик, живший на острове отшельником.

Давно это было. В тот год у медведя появились на свет два медвежонка. Первенцы. Шустрые, беспокойные. А один— особо. Все бока за зиму протолкал. Все кричал.

И только по весне, когда вылезли медведи из берлоги, поняли, что один медвежонок совсем больной. Неопытен был медведь в строительстве берлоги. И потому земляная стенка, возле которой спал тот медвежонок, была самой холодной. Северная сторона. Она и застудила малыша.

Не доверял тогда медведь людям, но к кому обратиться? Никто, кроме Николая, не мог помочь малышу. И, подтолкнув больного медвежонка к самым дверям его дома, заставил ждать человека. Тот вышел. Медвежонка на руки взял. Внес в дом. Две недели не выпускал. Поил разогретым медом, салом. Закутывал, в ватное одеяло. Клал в тепло. И ожил малыш. Через месяц, подрос, стал толстым, сильным. Поверил человеку медведь. Полюбил его. Перестали они бояться друг друга. Да и чего бояться? Знал