— Тихо, Прохор! У каждого своя судьба! — легла на плечо жесткая рука капитана.
— Скажи, а почему ты не остановился в городе? Ведь у тебя был выбор!
— Раздражало многолюдье, шум, голоса. Я не мог переносить скученность, давку. Всегда бесило, что вот они суетятся, толкаются, орут, а моих уже нет… Я себе не мог найти места. Все было не так и не по- моему. В деревне успокоила тишина. Я открывал окна и всю ночь напролет слушал соловьев. Там по улицам не ходят толпами. Ну, пробежит по ней стая босоногих мальчишек, на том и все. Ну, еще пастух утром выгонит стадо. Так и то я, в это время сплю и ни хрена не слышу. Еще люди там особые, рассказал о Никите, Аннушке и Юльке. Капитан тихо слушал, а потом сказал:
— Ты всех их успел полюбить, потому что не сумел расстаться с ними даже на море. Привез и бережешь каждого. Может, сумеешь вернуться к ним. У меня тоже есть своя деревня и домишко. Его еще дед построил после войны. Все деревенские помогали. Тогда все люди любили друг друга. Мне о том много рассказывали бабка и мать. Я один из всей семьи уехал учиться и больше не жил в деревне. Иногда приезжал в отпуск ненадолго. Но уже не то. Я не бегал, задрав портки, босиком по лужам, не гонялся в пруду за головастиками, не пугал пиявками девчонок. Я уже был курсантом. Но, дорогой Прошка, я не стал счастливее своих братьев, ставших механизаторами, и сестер-доярок. Никто из них не рискует, как мы. А потому, поют им песни соловьи и дрозды. Мы их голосов не услышим за штормами. Ветрено и холодно у нас. Может от того зачастую душа душу не слышит и не жалеет. Все отношения меряются деньгами, должностями, положением. Как устаешь от этого. Вот я уеду в деревню и буду, как мой дед, заниматься пасекой, носить рубаху на выпуск, штаны на подвязках, купаться в реке, а не в ванной, париться в бане березовым веником и пить вместо кофе молоко, остуженное в колодце. Чем проще, тем дольше живут люди! Я это давно заметил. Мы не мудрее своих родителей. Они жили светло и бесхитростно. Имели в запасе немного, но не копили в ущерб семье. Во всем знали меру. Потому всегда их помним. Жаль, что далеко мы от них ушли. И уже не вернуться, — погрустнел человек, выглянул в иллюминатор и сказал:
— О-о! Уже совсем рассвело, скоро придут наши ребята. Сегодня отчалим. Смотри, кок уже на борту. Ну и ранняя канарейка! Он всегда просыпается с рассветом. После Афгана получил нервный стресс, какую- то болезнь, и спит не больше трех часов в сутки. Л глянешь, и не верится. Всегда улыбчивый, веселый. Я никогда не видел Жору злым. А человек полгода назад похоронил отца, а неделю назад сын в Чечне погиб. О том узнал от жены. Но на работе это не отразилось. Три дня побыл дома и вернулся. Нагнал нас уже в море, в районе лова. На попутном сейнере его привезли. Хотя на десять дней отпустили, — оглядел капитан Прохора и добавил:
— Знаешь, почему раньше вернулся? Свой он здесь, всем и каждому, как брат. Знал, как нужен на судно, нот и не выдержал. Вернулся. Мы его и на минуту не оставили. То он со мной в каюте был, потом старпом, радист и лоцман, там механик в свою каюту уволок. А уж рыбаки все свободное время вокруг Жорки толклись. Но однажды ночью, когда все спали, я вышел на палубу, а кок вцепился в поручни и плачет. Нужно было выплеснуть горе, а люди вокруг. Стыдно. Все ж мужчина. Взял его за плечи, привел к себе, помянули сына, поговорили по душам. К сожалению, терять дорогих и близких людей приходилось каждому. Это горе знакомо всем. Но его легче перенести, когда рядом не просто люди, а свои.
— А я лишь краем уха слышал, — признался Прохор, покраснев.
— Теперь уж легче. Да и замотались мы на путине. Никто не отдыхал. И у нашего кока ни одной свободной минуты не было. Наравне со всеми вкалывал. Вот только в шторм передышка была. Но и тогда на камбузе мужики Жоре помогали. Кто крабов, рыбу чистили. Он и забывался. Это как раз то, что было нужно. Поверь, тебя тоже никто не оставил бы.
— Прости, кэп!
— Ладно! На будущее помни, в горе от своих не бегут. А здесь каждому из нас сами стены помогают! Потому что они, как наше плечо, не предадут, не подставят и не бросят на полпути…
А через час, когда все рыбаки вернулись на судно и прошли проверку регистра, сейнер взял курс на Магадан.
Прохор был наслышан о тех местах, но сам ни разу не бывал ни на Колыме, ни в Магаданской губе. Собственного мнения не имел о тех местах. Рыбацкая судьба забрасывала его в Бристоль, ловил рыбу рядом с Японией, в северных холодных морях, ловил сайру у берегов Курильских островов. Видел цунами, попадал в моретрясение, видел смерчи, какие поднимались до неба. Казалось, что этого человека уже ничем невозможно удивить. Он выдержал штормы, тайфуны и ураганы. Промокал и промерзал насквозь. Немногие из рыбаков выдержали то, что перенес и испытал Прохор. Море его не баловало. Сколько людей списалось с судна и покинуло море. Но приходили новые рыбаки, и сейнер снова выходил в море, бросая ему свой вызов.
Случалось, штормы выбрасывали судно на берег вместе с командой. Бывало, что после такой посадки люди попадали в больницы с переломами и увечьями. Иные после того уже навсегда оставались на берегу, здоровье не позволяло вернуться в рыбаки, море будто выплюнув неугодных, навсегда приковывало мужиков к инвалидным коляскам и постелям, делая их слабыми и беспомощными. Оно словно смеялось над человечьей гордыней, именуемой смелостью. И даже несокрушимые с виду, громадные плавбазы, подхватывало на гребни волн в двенадцатибальный шторм, и, закрутив жалкой щепкой, валило на борт. И окатив сверху ураганной волной, топило шутя незыблемую махину. Сколько их теперь покоится на дне, не счесть. Море никогда не признавало над собой власти человека. Люди всегда были в нем игрушкой и никогда не являлись хозяевами. Никто, даже самые опытные и смелые капитаны, не бахвалились и не называли себя королями моря, зная, оно сумеет развенчать любого. Оно никогда не признавало над собой ни силы, ни власти, ни превосходства людей.
Путь в Магаданскую губу был не из легких. Мертвая зыбь извела рыбаков. Многие ее не переносили. Людей мутило. Многие поминутно бегали в гальюн, а вернувшись в каюты, валились с ног, как подкошенные. Сейнер кренило то на один, то на другой борт. Это изводило. Многие рыбаки, перенесшие ураганные штормы, считали мертвую зыбь пыткой, отказывались от еды, не могли удержаться на ногах. Особо тяжело приходилось новичкам. Позеленев от неожиданного испытания, люди лежали пластом, боясь поднять голову. Морская болезнь, так называли это состояние на флоте, выдерживали ее не все. Не каждому удалось одолеть и остаться на судне. Многие рыбаки и моряки не вынесли испытания моря и списались с судов. Оно всякого проверяло по-своему. Случалось, иных спасали лимоны, других заставляли есть через силу, и тошнота отступала. Но были и те, кому ничего не помогало. Они лежали на койках, закрыв глаза, и мечтали скорее ступить на твердую землю, какая не валит с ног и не выматывает душу.
Прохору мертвая зыбь была нипочем. Он давно переборол, задушил ее в себе. И только нырял на камбуз, ему в такую погоду отчаянно хотелось есть. Может потому человеку искреннее завидовал даже дизелист, какой за годы работы так и не справился с морской болезнью. Он ходил, держась за поручни, не выпускал изо рта дольку лимона и мечтал об одном, скорее бы прибыть на место. А уж там, перевести дух. Ни все же время будет терзать эта мертвая зыбь, какую кляли на всех судах, вслух и молча. Не может же она продолжаться бесконечно.
Лишь на третий день сейнер вошел в акваторию Магаданской губы, здесь уже стояли суда камчатских рыбаков и курильчан, ожидали прибытия приморских экипажей.
Капитаны и рыбаки приветствовали друг друга бурно, тепло. Оно и понятно, знались много лет, а и не виделись давно. Хотя каждый понимал, что у моря свое измерение времени и, встретившись сегодня, иные могут больше никогда не увидеться.
Прохора, как и капитана, тоже окружили рыбаки с других судов:
— Вернулся! Мы Михалычу говорили, что не присохнешь на берегу. Ни одна баба не сумеет поставить тебя на прикол! Ну, говори, как съездил, отдохнул, бабу заклеил?
Прошка коротко говорил о себе, вслушивался в новости со стороны, смеялся вместе со всеми, сочувствовал, услышав горькое:
— Ты ж помнишь Сашку Булгакова? Старпома с «Космонавта Леонова», он с Женькой Чайкой рыбачил много лет! Так вот беда у них! Пропоролись на рифах. Шторм вдребезги разбил сейнер. Снять с рифов не могли. Штормяга поднялся такой, ни с какого борта не подойти. Самих мужиков еле выловили.
— Всех спасли?
— Само собой! Экипаж без потерь доставили. А сейнер накрылся. Самое обидное, что рядом с берегом, все на виду, как на ладони. Да не сунешься, рядом с мысом Тюленей. Там столько затонуло! Об скалы и этих разбило. Жалко ребят. Хотели обойти мыс, но течение подхватило, не смогли уйти, справиться
