Ввиду трудности доступа к полному анархизму для многих из тех, кто ныне привязан к авторитарной среде, незаконченность и отсутствие цельности взглядов будут здесь неизбежны, и эти недостатки не должны встречать высокомерного отношения со стороны счастливых обладателей законченного образования (какими себя считают некоторые люди), а наоборот, им надо оказать дружеский прием, чтобы закрепить подлинную солидарность, ибо всякая добросовестная попытка сотрудничества с нами всегда желательна.
Я не знаю, какие события или течения, после всего сказанного, делают это отношение анархистов к религии предметом спора в настоящее время в разных анархических группах. Спор идет теперь в Швеции, где христианские анархисты, посетившие Кропоткина в 1920 году, утверждают, что они открыли в нем религиозные склонности в ту эпоху. Я считаю это утверждение безусловной ошибкой и высказал это мнение на страницах стокгольмской газеты «Бранд». Никто не мог бы строже придерживаться точки зрения науки, какова она сейчас, и, следовательно, никто не мог бы быть дальше от «примитивных догадок» доисторических дикарей, из которых все еще состоит религия, чем Кропоткин.
Другой спор о религии завязался недавно в Нью–Йорке на страницах еврейской «Freie Arbeiter Stimme.» Есть еще московские мистические анархисты, с теориями которых я совершенно расхожусь и с претензиями которых, если они заявят такие претензии на универсализацию их доктрин в анархическом движении, я бы столь же решительно разошелся бы. Помимо того, какие возражения можно было бы выдвинуть против них, как дружественных и неполных разновидностей анархизма на толстовской (или сходной с ней) либертарной основе? Они существуют, и мы не являемся инквизицией для уничтожения еретиков, желающих жить по– своему.
В своей исповеди 1851 года Бакунин дал императору Николаю поистине блестящую картину народного энтузиазма в Париже в феврале и марте 1848 года, после революции. Рассказав обо всех революционных известиях, получавшихся и восторженно приветствовавшихся, он заканчивает следующим гиперболическим парадоксом: если бы кто–нибудь стал распространять известие, что Бог был изгнан с небес и что на небесах объявлена республика, то народ, в своем безграничном энтузиазме, поверил бы этому известию и приветствовал бы небесную республику.
В наши же дни скорее можно сказать, что если бы распространилось известие о том, что на небесах объявлена диктатура и что Бог избран каким–нибудь военным диктатором, то этому известию могли бы поверить. Диктатуры носятся в воздухе, и религия благословляет Муссолини. В такие времена становится даже более возможным внедрение религии в анархизм. Теперь это более вероятно, чем в либеральные периоды. Вообще говоря, перед лицом общего расцвета авторитарного начала в эти годы, надо как можно тщательно охранять от этих влияний наши либеральные чувства и мысли. Там, где мы не можем завоевать новую почву новыми силами, мы, по крайней мере, не должны терять почвы вследствие халатности и беззаботности.
За девять месяцев до своей смерти Бакунин, с чувством удовлетворения наблюдая за борьбой с клерикализмом в то время, написал своему старейшему немецкому другу Августу Рейхелю в Берне (Лугано, 19 октября 1875 года):
«…Теперь мне кажется, что было бы опять полезно и необходимо поднять старый, забытый клич энциклопедистов: «раздавите гадину!» (то есть церковь) — и, как в дни моего старого фанатизма, когда я часто говорил: что вы толкуете мне о беспристрастии, мы беспристрастие предоставим Господу, — так теперь я опять начинаю очень мало заботиться об отвлеченной справедливости: все, что уничтожает поповство и попов, хорошо и правильно для меня…».
Таков совет умирающего Бакунина в момент, когда попы поднимали головы, и о котором надо вспомнить теперь, когда они, по–видимому, снова поднимают головы под крыльями нынешней всеобщей реакции.
1930.
ФЕДЕРАЛИЗМ И ЦЕНТРАЛИЗМ
Из неразрывной связи каждой органической части со всей совокупностью Вселенной, — связи, проявляющей себя в направленных к самоутверждению действиях, — возникают все колебания между автономией и солидарностью, индивидуализмом и социализмом, изоляцией и организацией, национализмом и братством людей, а также, между тем, что именуется федерализмом и централизмом. В той степени, в которой органические части сосредоточены на самих себе и являются самостоятельным микрокосмосом, они отказываются от слияния в коллективы, лишенные даже кажущейся независимости. Однако, предоставленные самим себе, оставаясь в полнейшей изоляции, они хиреют и засыхают, подобно капле воды, целиком испарившейся. Между тем, соединение многих таких капель имеет некоторые шансы на длительное существование, хотя, разумеется, существовать бесконечно они не могут, а могут только обновляться — путем превращения в пар, в индивидуальные капли, которые в свою очередь снова' превращаются в потоки и моря — и так происходит вечный круговорот.
Мы можем, таким образом, сделать заключение, что такова природа и что ничто не существует и не может существовать, оставаясь устойчивым и, вместе с тем, сохраняя свою односторонность. Не может существовать капля воды, как не может и море вечно хранить бесконечное число капель, если оно не жертвует соответствующим количеством их, чтобы дать им возможность вести опять независимую жизнь, а затем вновь воссоединиться с коллективом. Одним словом, изоляция невозможна, и то, что кажется изоляцией, оказывается или временно самодовлеющей единицей, обладающей ограниченной продолжительностью жизни, или единицей, обреченной на разорение от истощения. Между двумя полюсами притяжения и отталкивания каждая частица материи существует вечно, обычно образуя на первых порах маленький мир вокруг себя, родственные себе частицы материи, и затем это маленькое целое отталкивается от одних внешних влияний, притягивается другими и соединяется с более крупными единицами или же вовлекается — вольно или невольно — в более значительные коллективы. В этом последнем случае они могут переживать процессы брожения, восставать и освобождаться рано или поздно от несвободы.
Не могла быть иною и судьба самого человечества, которое в ранние времена представляло собою беспомощное стадо, жившее группами, сосредоточившимися вокруг женщин (матриархат), затем меньшие группы сосредоточивались вокруг мужчин (патриархат, семья) в качестве первоначальных единиц. Эти группы соединялись с другими группами данной местности, с племенем, ибо лишь такие, более крупные единицы могли обеспечить себе относительную безопасность, выгоды сотрудничества (совместная обработка земли и пр.), культурный прогресс (обмен услугами по мере развития разделения труда и т.д.). От этих зачатков культуры и до настоящего дня индивид и общество остаются неотделимыми, но их взаимные отношения сильно изменяются, и в настоящее время мы все сильнее чувствуем, в каком именно направлении эти отношения должны улучшаться и какие препятствия стоят на этом пути.
Федерализм и централизация являются выражениями желаний сделать сотрудничество людей возможно более продуктивным в каждом отдельном случае. Ни федерализм, ни централизация не являются решениями сами по себе и могут существовать отдельно друг от друга. Полная федерация была бы агрегатом автономий, совершенно неравных федераций, не обещающих плодотворного сотрудничества в коллективе. Полная централизация была бы системой всеобщего принуждения для разъединенной массы, лишенной индивидуальной энергии. Федерация, основанная на солидарности, предполагает волю и желания наиболее сильного, богатого и прогрессивного, направленного к помощи слабейшему, беднейшему и отсталому. Она таким образом является в моральном смысле образцом централизации, признанием всеобщей воли и всеобщего благополучия высшими благами, чем индивидуальная воля и индивидуальное благополучие. Централизация, равномерно применяемая, становится нелепой и бесплодной. Если она желает жить, то должна признать разнообразие местных потребностей; другими словами, она должна морально вдохновляться федерализмом. Мы не можем уйти от этих упрямых фактов, как не можем уйти и от индивидуализирования и коллективизации тенденций решительно во всем. Выход отсюда состоит в надлежащей
