Перед грозой
Дождь кончился, по улице торопливо прошагал отряд вооруженных людей. Вслед за ними, пыхтя и чихая, проехал броневик.
Боковой люк был откинут, и из него задорно выглядывал вихрастый парень. Кучки прохожих, толпившихся на улице, разглядывали бронированную машину. На ее борту белой краской было выведено: «В хвост и в гриву!», «Даешь анархию!»
На площади стояла молчаливая толпа, в центре, на трибуне из бочек, ораторствовал человек в очках.
— Получается, граждане, что войну нужно продолжать. Эта война — защита отечества, защита наших кровных интересов. Да здравствует временное правительство! Война до победного конца!
Глухой шум прошел по толпе.
Юнг стоял, облокотившись на перила. Рядом стояли Темин и Шалыгин. Поглядывая на оратора, Юнг негромко говорил:
— Коли Ленин сказал, точка. Ты думаешь, им можно верить? Слышал, на Путиловском прохвост какой-то выступил: «Николашка — плохой царь. Даешь другого царя, хорошего — Мишку»? За что же, спрашивается, кровь проливали, чтобы другому царю слаще жилось? Нет, браток, народ чуточку поумнел. Солдату сейчас хочется знать, не с кем воевать, а за что воевать.
Через толпу протискивался человеке тужурке, с планшетом. Заметив Юнга, он направился к нему.
На вид ему можно было дать лет сорок — сорок пять. Лицо его было гладко выбрито, глубокие складки избороздили лоб и щеки; массивная нижняя челюсть свидетельствовала о крепкой воле ее обладателя.
— Вот ты где пропадаешь! — загудел он низким басом, обращаясь к Юнгу и протягивая ему свою ладонь, необычайно широкую и жесткую, как кирпич.
— Здравствуйте, товарищ Кувалдин.
— Ты что, пришел послушать? — Кувалдин насмешливо кивнул в сторону трибуны.
Юнг презрительно сплюнул.
— Ну идем со мной, коли встретился.
Темин и Шалыгин, чуть приотстав, двинулись следом.
— Вот что, товарищ Юнг, ты вчера на вокзале выступал?
— Выступал.
— А что говорил?
— Говорил «Долой Керенского!»
— Слушай, Семен, если ты еще раз выступишь с подобной речью, то я поставлю вопрос об исключении тебя из партии, как предателя революции. Понял? Неужели ты не понимаешь, что меньшевики используют против нас самих вот такие речи. Рабочие и солдаты пока верят им. Верят обещаниям, которые они щедро сулят, и чем больше они будут обещать, тем лучше. Потому, что своих обещаний они никогда не смогут выполнить. Вот что нам важно: пусть рабочие и солдаты сами убедятся, чего стоят эти обещания. Пусть они сами поймут, что новое правительство сулит им не долгожданный мир, а голод и кровопролитие, и когда они в этом убедятся, тогда я первый скажу во весь голос: «Долой Керенского!» А сейчас нам нужно разоблачать ошибки Керенского. А их, брат, у него больше, чем нужно. Народ сам разберется, где правда, где кривда. А это, брат, сказал сам Ленин. Л-е-н-и-н. Понял?
— Невтерпеж мне, Степан Гаврилович.
— Ты матрос революции и все должен вытерпеть.
— Широких у себя?
— Утром был в отряде.
Проталкиваясь сквозь толпу, Юнг с Кувалдиным продвигались вперед, Шалыгин с Теминым шли следом.
На углу им преградила дорогу многочисленная толпа.
Какой-то человек, повиснув на фонарном столбе, кричал:
— До каких пор мы будем терпеть, граждане, происки немецких шпионов?! Большевики продались немцам, но продавать нашу многострадальную Россию никто не позволил!
Война до победного конца!
Пожилой рабочий в блузе насмешливо бросил:
— Чем горло драть, одел бы шинель да шел на фронт.
Несколько человек рассмеялись. Но рабочего окружили какие-то хмурые личности.
— Что ты сказал? Бей по морде!
— Шпион? Агитировать!
— Тащи, там разберут!
Из толпы выскочила девушка, в накидке.
— Господа, так нельзя! — закричала она.
— А ты кто такая? Фря выискалась!
— Как вам нестыдно!.. — попробовала она усовестить хулиганов.
— Сообщница. Ах, стерва… Бей ее!
— Стой! А ну, раздвиньсь.
Юнг поддал плечом, и толпа расступилась.
— Бить, граждане, нельзя! По законам революции это называется самосудом, а за самосуд — к стенке.
Юнг выразительно поиграл маузером.
Появление вооруженных людей охладило воинственный пыл толпы. Она начала расходиться.
Рабочий стоял, размазывая кровь по лицу.
— На, вытри, — Юнг протянул ему тряпицу. — А вы, барышня, видно, не робкого десятка, — обратился Юнг к девушке.
Она улыбнулась.
— Ну, прощевайте!
Девушка пристально посмотрела вслед Юнгу.
— Здравствуй, Иван Ильич! — Кувалдин крепко пожал руку комиссара Широких.
— Что у тебя вчера за история получилась?
— История очень даже непонятная. Случайно нашим ребятам стало известно, что готовится покушение на группу людей. И люди эти будто хорошие. Ну как тут остаться спокойным. Послал Юнга, но строго приказал не вмешиваться без крайней надобности. Не могу я, Степан Гаврилович, спокойно смотреть, когда всякие проходимцы хозяйничают под боком.
— Будь осторожен, Иван Ильич, не ровен час, враги наши только и ждут, чтобы обвинить нас во всяких историях.
— Ну, об этом не беспокойся, ребята выполнили приказ добросовестно, хотя предотвратить убийство и не удалось. А история действительно странная…
Вошел Юнг, внес чайник, окутанный паром, буханку хлеба, связку сухой, как хворост, воблы.
— Разрешите угостить чайком.
— А я сейчас попробую сахаринчику раздобыть.
Юнг ушел.
Кувалдин вытащил из нагрудного кармана плотный пакет и подал его Широких.
— Что это?
— Директивы.
Видя, что комиссар хочет вскрыть пакет, он придержал его руку.
— Здесь инструкция, шифры, явки. Познакомишься потом. Прочтешь, немедленно уничтожь.
Широких с удивлением посмотрел на Кувалдина.
— Какие шифры и явки?
