был образовать впереди себя так называемую «воздушную подушку», то есть сильно уплотненный воздух. При ударе о землю давление должно было во много раз возрасти и породить температуру, быть может, в миллионы градусов.
Давление и температура — вот что меня интересовало, а точнее, продукт, который они могли образовать.
Инженер придвинулся ближе к Шагрину и поворошил палкой в углях, от костра полетели искры, при их свете Шагрин увидел, что лицо Кручинина необычно бледно, темные глаза резко выделяются под изогнутыми бровями.
— Ты не можешь представить, Коля, что я увидел, — тихо продолжал Кручинин. — Вообрази десятки тысяч могучих деревьев, лежащих на земле. Некоторые из них вырваны с корнем, некоторые сломаны, как спички, у самого основания, т. е. на самом крепком месте ствола, у других нет вершин, от некоторых остались лишь голые остовы. В довершение ко всему, всюду следы испепеляющего огня. И это не на одном участке, а на десятки верст вокруг, десятки верст, пойми, дружище! Три недели я шел по этому мертвому лесу и нигде не нашел никаких признаков жизни — все мертво. Какая же концентрация разрушительных сил бушевала в этих местах!
Какой огонь возник в этих лесах, уничтоживший своим смертельным дыханием все живое на огромных пространствах! Я не могу этого описать. Это дело будущих писателей. В то время я забыл все, что знал, все, о чем думал раньше. Мною овладела только одна мысль — найти виновника этого, никогда не виданного, явления. Порой мне казалось, что весь мир лежит в развалинах, подобно этому погибшему лесу.
Я был один, вокруг меня не было ничего живого, кроме двух вьючных оленей.
Отправляясь в путь, я пытался завербовать какого-нибудь тунгуса в проводники, но все, к кому я ни обращался, отвечали категорическим отказом. По их поверью, в этих местах опустился на землю «сын солнца», и они под страхом смерти не приближались к поваленному лесу. Единственный человек, который согласился проводить меня до границы поверженных деревьев, был Кочар. Когда-то я спас ему жизнь, и с тех пор он был ко мне очень привязан. Но и он плакал и просил его лучше сразу убить, чем подвергать такому испытанию.
Запасы мои подходили к концу, восполнить их было нечем, одного оленя пришлось заколоть, второй едва держался на ногах.
Сам я был не в лучшем состоянии. Я уже отчаялся что-либо найти, когда однажды увидел странную группу деревьев. Надо ли тебе говорить, как я был удивлен. Ведь я был уверен, что пробираюсь к самому центру этой чудовищной катастрофы, — и вдруг снова лес. Но лес еще более страшный, чем тот, который лежал на земле.
Голые стволы без единого сучка, без единой ветви, даже без коры. Пространство между деревьями чисто, как бы выметено огромной метлой. В центре этого леса находилось небольшое озеро, невдалеке из земли, подобно гейзеру, бил высокий столб воды. Еще дальше я заметил несколько таких столбов. Вода с шумом выбрасывалась из недр земли на большую высоту. Признаться, был момент, когда мне казалось, что я схожу с ума, что все это галлюцинация. Я обошел этот голый лес и увидел, что действительно не ошибся: все-таки это был центр взрыва. Здесь, где должны были развернуться все силы ада… стоял на корню лес. Как это можно было объяснить? Какой человеческий ум мог осмыслить и правильно истолковать это совершенно непостижимое явление природы?
Я до сих пор не берусь этого объяснить. Пройдя несколько верст к северу, я снова увидел лес, те же голые обожженные стволы, те же «гейзеры» холодной воды. Второй центр взрыва. Я снова обследовал его и ничего не нашел. Еще полдня я шел на север и нашел третий центр. Несомненно, что, двигаясь дальше, я нашел был еще и четвертый, и пятый, и десятый, но это становилось бессмысленным. Я решил повернуть назад.
Однажды, когда я, сраженный усталостью, свалился у костра, мой единственный олень вдруг начал проявлять непонятное беспокойство. Он рвался с привязи, испуганно таращил глаза и все время глухо ревел. Я поднялся, чтобы узнать причину этой тревоги, и увидел странное зрелище. Ты, конечно, видел, как светятся в темноте пни гнилых деревьев. Свет несколько схожий, но только необычайно глубокий, непередаваемо нежного бело-розового цвета, исходил в шагах тридцати от меня от какого-то тела. Я бросился на этот свет. Передо мной лежал почти прозрачный камень. Подобно огромному кристаллу, он сверкал своими гранями.
Как завороженный, я смотрел на него. Вдруг камень на моих глазах начал тускнеть и погас. Я был совершенно поражен.
Я ощупал его, у него была холодная, гладкая, точно стеклянная поверхность. На мой взгляд, он весил около тысячи фунтов, и я не пытался сдвинуть его с места.
Всю ночь я просидел около невиданной находки — утомленный, но счастливый.
Наутро я его осмотрел, это было полуметаллическое вещество совершенно черного цвета, очень похожее на камень, поэтому я и называю его «камнем», хотя оно походило и на металл. Сильно оплавленные края свидетельствовали о том, что он был подвержен высокой температуре. Вооружившись молотком и зубилом, я принялся за работу. К вечеру мне удалось отколоть от него несколько кусочков величиной с пятикопеечную монету.
Еще несколько дней я трудился, не покладая рук, то зубилом, то пилой. Вещество метеорита было очень прочным, и я окончательно выбился из сил, когда у моих ног образовалась небольшая горка черных камней. Нагрузив на оленя около десятка килограммов вещества, хотя оно свободно могло уместиться в одном кулаке, я заложил оставшийся метеорит камнями, деревьями и тронулся в путь.
Потухающие угли костра мерцали кровавым светом, холод и темнота вплотную приблизились к маленькой стоянке, но Шагрин ничего не замечал.
Несколько минут они возились, разжигая костер, а когда он разгорелся, Кручинин продолжал:
— Проводник терпеливо ждал меня на старом месте. Он был страшно удивлен, что я остался живым. С тех пор, — усмехнулся рассказчик, — среди тунгусов я считаюсь чем-то вроде божества. Я тщетно старался их разуверить (тунгусы очень суеверный народ). Приходится мириться с ролью «святого». Они у меня частые гости, я их лечу, как умею, от болезней. Иногда помогаю деньгами, хотя я и не богат.
Впрочем, только благодаря им мне удалось перенести сюда свою лабораторию, здесь у меня свобода действий. Край дикий, безлюдный, а самое главное — моя находка недалеко от меня. Да и не буду скрывать, что свои работы я провожу в большом секрете, я не хочу огласки прежде, чем они будут доведены до конца.
Меня чрезвычайно интересовало само вещество метеорита.
Оно не походило ни на одно из известных до сих пор на земле: обладало громадным удельным весом, высокой температурой плавления, и самое удивительное, после того, как я его прокаливал на большом огне, оно начинало светиться необычайным внутренним светом, тем самым, который помог мне его найти. Оно светилось еще долгое время даже тогда, когда, остыв, было совершенно холодным. Сколько я ни бился, оно не вступало ни в какие химические соединения с другими элементами, оно оставалось строго нейтральным даже тогда, когда я обрабатывал его самыми сильными кислотами, щелочами. Абсолютная нейтральность. Я пробовал из него создать сплав с различными веществами и металлами. Плавилось оно только благодаря вольтовой дуге. Но у меня ничего не получилось — после охлаждения он оставался чистым на дне посуды и некоторое время светился. После того, как он охладевал, свет исчезал. Поистине это был нейтральный камень. Я был первым его исследователем, и я дал ему имя «нейтралита». Может быть, мои опыты так бы ни к чему и не привели, если бы однажды я случайно не уронил кусочек нейтралита в колбу, где находились кислород и водород сильной концентрации. Произошел взрыв, мне обожгло лицо и опалило бороду, но я прыгал, как ребенок, от радости. Как известно, кислород и водород в обычных условиях остаются строго нейтральны по отношению друг к другу. Значит, мой «нейтралит» действовал, как катализатор, он сам не вступал ни в какие соединения, но способствовал соединению других элементов.
Я начал работать с ним с большой осторожностью, так как еще не знал всех его капризов. Я снова вспомнил о кристаллах. Здесь нейтралит вел себя совершенно необузданно: за несколько минут перенасыщенный раствор поваренной соли образовал кристалл весом в три фунта. Обычно на подобную
