– Так он все-таки в тебя влюблен? – Боков побледнел, даже губу закусил.
– Не знаю, не спрашивала, – безмятежно улыбнулась я. – Он – художник, а всякий художник должен любить свою модель, если хочет создать шедевр.
– Он тебя уже писал?
– Эскизы, наброски. Говорит, что у меня очень сложное лицо. Ускользающее.
– Это – правда. У тебя – необыкновенное лицо! – Антон даже повеселел. – Если бы я был художником. Но он правда тебя не домогался?
– Еще чего! – заносчиво задрала я подбородок.
Господи, что делает с мужчинами любовь и ревность!
Глупый! Милый и глупый.
К кофе от администрации гостиницы, видно в качестве компенсации за причиненные неудобства, принесли два бокала коньяка. Антон, лизнув, сказал, что напиток – вполне.
– Ты же ничего не пьешь, кроме белого вина, – подколола его я.
– Так повод какой! – улыбнулся он. – Мы с тобой в Мурманске и летим на полюс. Как не выпить? К тому же коньяк настоящий принесли. Не подделку.
– А могли подделку?
– Еще как! Эх, Дашенька, ты еще так юна, так наивна! В современном мире девяносто процентов подделок. В людях, алкоголе, искусстве. Последнее – самое страшное. Вроде смотришь на шедевр, а никаких эмоций в тебе нет. Так и разочаровываются в живописи. И когда узнают, что это – жалкая копия, поздно. Сердце для восприятия настоящего уже закрыто.
– Интересная тема! Надо бы ей заняться.
– Ничего интересного. Сплошная грязь. И главное, число подделок прямо пропорционально спросу. Зуб даю, уже сегодня кто-то пытается скопировать Павлика!
– Какого Павлика?
– Чурилина! После его успеха на Sotheby's, думаю, будет много желающих иметь в своей коллекции его работы.
– Разве живых тоже подделывают?
– Еще как! Копируют то, что модно. Это как с тряпками. Зайди на любой рынок – хоть Диор, хоть Эскада – что хочешь за три копейки купить можно!
– Ну, лично я на раз отличу реальную фирму от псевдо.
– Потому что подделки плохие. Картины же подделывают просто гениально! Сейчас в моде русский авангард, его и плодят.
– Ясное дело! Абстракциониста повторить проще, чем Рафаэля. Кистью мазнул пару раз, краски наляпал – шедевр готов.
– Не скажи. Живописная структура авангарда весьма сложна. И работают там те же законы, что и в классике. Специалисты это знают.
– Ага. «Черный квадрат», например.
– А это вообще одна из самых сложных работ. В ней каждый миллиметр просчитан, и краску Малевич подбирал очень долго. Это – эстетический вызов, проверка вкуса и зрелости. Он же в себя затягивает, не замечала? Завораживает. Если долго смотреть, умом двинуться можно. Кстати, подделать «Черный квадрат» никто за всю историю существования картины так и не решился. Хотя пробовали. Не вышло.
– Да ясно все это, – отмахнулась я. – Не вчера живописью увлеклась. Но не цепляет меня он, понимаешь? А насчет подделок. Есть же авторские подписи, клейма, другие моменты, по которым хороший эксперт всегда отличит подлинник от подделки.
– Не всегда. Иногда без трассологической экспертизы и сам художник не разберет, его подпись или чужая. Другое дело, что при жизни мастера копии будут усиленно прятать, а вот когда картина или предмет становится антиквариатом, туши свет!
– А ювелирка? – Мне вспомнились подарки Мигеля.
– С металлом – проще. В любой антикварной лавке или в аукционном доме могут сразу определить возраст и ценность. С камнями сложнее. Нужно обязательное гомологическое заключение.
– Допустим, у меня есть несколько очень редких камней. И мне понадобилось их продать. – Мысленно я подмигнула толстощекому миллиардерскому сынку.
– Если камней нет в каталоге – пожалуйста. Оценивай и продавай. Если есть – придется подтвердить право собственности.
– А мне их подарили!
– Коллекционные камни дарят только вместе с документами.
То есть, если я понесу изумруд на аукцион, мне еще и воровство пришить могут? Юлька, что ли, говорила, что вся браслетка юного Слима – из каталожных камней? Значит, он поэтому их так легко и дарит? Знает, паршивец, надумай я их продать, меня за цугундер и в клетку! А камни вернут владельцу. Вот так и создаются миллиардные состояния. Вот же гаденыш малолетний! Ладно, но бриллиантовое колье, подаренное в Монако Дацаевым, я могу продать, если что? Оно-то в магазине куплено?
– Антоша, я смотрю, ты просто профи! Скажи-ка мне, когда вещь из обычной становится антикварной?
– По закону – через полста лет после изготовления. Но у коллекционеров свой счет. Вещи, сделанные после сорокового года прошлого века, за антиквариат пока не признают.
– То есть если у меня дома стоят две вазы, тридцать девятого и сорокового года, то одна из них – антиквариат, а вторую выбросить можно?
– Я бы не спешил. В будущем году вторая тоже перейдет в статус антиквариата. То же самое с мебелью, предметами обихода. Тут много разных факторов, главный – редкость. Историко-культурная ценность тоже важна.
– Слушай, у родителей на даче шкаф дореволюционный есть и стол двадцатых годов. Это что?
– Это – антиквариат. Береги и лелей. Выгонят с работы – продашь, на кусок хлеба хватит.
Впрочем, может и по-другому обернуться. Есть спрос – антиквариат, нету – хлам помоечный. Эксперту показывать надо. Мода, Даш, определяет и спрос, и ценность. Я все-таки не за камушки-вазы, а за картины. Антиквариат – это по большому счету просто старинная вещь, а произведение искусства – это нечто иное. Потому я за Павлика и волнуюсь. Модный он очень стал, плохо это.
– Да что ты к нему прицепился? Хватит уже меня ревновать! Я же не с ним, а с тобой!
– Это правда, – облегченно расцвел Боков. – Ты не представляешь, как это для меня важно!
– Мои родственники, ну, Рашидовы, решили коллекционированием заняться. Замучили меня: с чего лучше начать? Я им Пашу посоветовала.
Произнеся эти слова, я сама удивилась: вот так и закладывается будущая реальность. Что с того, что родственникам даже фамилия Чурилина ни о чем не говорит? Надумали они к коллекционерам присоседиться? Надумали. За консультацией к кому обратятся? Ко мне. А я посоветую. Значит, озвученные только что слова – это программа на будущее. Вот так и бывает: ты еще ни сном ни духом, а мозг уже все за тебя решил. И языку сигнал подал.
– Тогда мне придется с твоими родственниками конкурировать! Я тоже Пашины работы собираю!
– Ну знаешь, мой портрет все же из семьи уйти не должен.
– Это как сказать, – загадочно улыбнулся Боков.
Намекает. Причем совершенно однозначно. Типа, если он полотно купит, то оно все равно в семье останется, в нашей с ним. Ладно, сделаю вид, что не поняла. Предложения-то он пока мне не сделал!
– Боюсь, через год-два к Чурилину очередь из музеев выстроится.
– Вряд ли! Откуда у музеев деньги? Они же нищие! На аукционах зубами щелкают, а купить ничего не могут.
– Ну, если работы Павла будут иметь музейное значение.
Я живо представила свой портрет на стене Третьяковки. Честное слово, он очень украсил галерею! И очередь к картине вилась через все залы. Как к Джоконде в Лувре.
– Не будь наивной, Даш! – прервал мои грезы Боков. – Чурилин, конечно, очень интересен для музеев уже сейчас, а толку? Хорошо, конечно, если его работам придадут такой статус, тогда вывезти их за рубеж можно будет только с разрешения Росохранкультуры. Но это абсолютная гарантия, что тут же начнут
