– Совсем не вижу! – отчаянно выкрикнула я.
– Без паники! – строго ответил чей-то незнакомый голос. – Нечего было на льды без очков пялиться!
– Док, не ругайся, – влез капитан. – Это я, старый дурак, виноват! Они с Боковым только вчера прилетели, а я не предупредил. Давай, помоги девушке. Она про наш рейс в газете напишет.
– Напишу! – угрожающе пообещала я. – Еще как напишу!
– А зачем вы спасательный жилет надели? – ворчливо поинтересовался доктор. – Вместо очков?
– На всякий случай, – шмыгнула носом я. – На вашем ледоколе трясет, как в колымаге! Выпасть боялась.
– Кэп, – голос доктора из ворчливого стал холодным, – может, пусть лучше слепая ходит? Раз нашу ласточку колымагой обозвала? А то еще напишет всякой ерунды, отмывайся потом.
– Но-но! Док! Уймись! – прикрикнул капитан. – Дашенька, не бойтесь, это он у нас так шутит. Одичал во льдах. Давай действуй, я – на мостик.
– Ложимся! – скомандовал вредный доктор.
– Куда? – Я беспомощно ткнулась вытянутой рукой во что-то мягкое.
– Ну, давайте еще вместе с собой на тот свет единственного доктора утянем! В живот-то зачем бить? – Несносный эскулап дернул меня за локоть, ловко подсек под колени, в результате чего я плюхнулась на какое-то жесткое ложе.
Беспомощная, незрячая, беззащитная. Мне стало так себя жалко, что я всхлипнула длинно и горестно.
– Ну, – помягчел голосом доктор. – Только без истерик. Будешь реветь – брошу слепнуть дальше. Я слез не выношу. У меня на них идиосинкразия. Быстренько высморкалась, – он сунул мне в ладонь салфетку, – легла и затихла.
Пришлось смириться. Доктор ловко и сильно оттянул мне веки, капнул под них чего-то густое и холодное, закрыл глаза, как покойнику, и угнездил сверху какую-то влажную повязку.
– Лежи спокойно, не шевелись. На солнце-то с перепугу выскочила? Вибрации испугалась?
– Ну.
– Что вы, журналисты, за народ? Отправляешься в командировку на ледокол, а как он работает, не знаешь. Книжки бы, что ли, почитала.
– Я не собиралась. Так вышло. Срочное задание.
– А. Ну тогда ладно. Расскажу технические характеристики. Для общего развития полезно будет.
Честно говоря, я плохо понимала, для какого именно развития мне могут понадобиться сложные технические данные атомного ледокола, тем более что мои мозги обладали от рождения удивительной особенностью: мгновенно забывать то, что было непонятно. Однако, памятуя обидчивость доктора и свою нынешнюю ущербность, я промолчала.
– Судно движется за счет вращения трех гребных винтов, на каждом из которых присобачены четыре семитонные лопасти. На «Ямале» два ядерных двигателя, они вырабатывают пар для турбин. Реакторы спрятаны в такой кокон – сто шестьдесят тонн стали, высокоплотный бетон и вода. Представляешь, какая одежка? А ты говоришь – колымага! Да он лед километровый, как сухарь, крошит!
– Потому и дрожит все?
– Конечно! Ты когда сухарь ломаешь, что пальцами чувствуешь?
Данный продукт я не ломала давно, может, вообще никогда, потому снова смолчала.
– Ну вот! А тут – паковый лед, которому хрен знает сколько лет! Раньше, видела, наверное, на картинках, у первых ледоколов спереди был такой бур, типа громадного тесака. Судно шло вперед и этим ножом крошило лед. А у нас – пневматика. Специальная система подает через форсунки прямо под лед нагретую воду, то есть подплавляет его, размягчает. Ну, сила давления возрастает за счет специального полимерного покрытия и системы быстрого передвижения балластной воды. Сечешь? Эх, жалко, слепая ты, а то бы я тебе все в чертеже изобразил.
Вот тут-то, в первый и, наверное, в последний раз в жизни, я поблагодарила Боженьку за временное отсутствие зрения. Любая техническая схема на бумаге, а уж тем более сложный чертеж вызывали у меня мгновенное и сильное отвращение. Иногда до тошноты. Поглядеть в работе – другое дело, а на бумаге – увольте!
– Двойные вакуумные опреснители производят пять тонн чистой воды в час, – продолжил ликбез доктор.
– Пять тонн в час? – въехала я. – А зачем нам такая прорва воды? Пить? Или для бассейна?
– При чем тут бассейн? – оторопел лектор. – Мы же о работе механизмов говорим! Вода – для охлаждения двигателей, на них же нагрузка какая! Ты что, вообще в технике – ноль? – спросил он вдруг удивленно.
– Еще меньше, – честно призналась я.
– А чего я тогда распинаюсь? Не в коня корм.
– Я не конь, – теперь решила обидеться я.
– Да? – Даже под толстым «адидасом» я почувствовала, как по мне прошелся его оценивающий взгляд. – Ну да, пожалуй. Кобылка молодая! – Док весело заржал. – Только тоща больно.
– Не тоща, а стройна! – Ко мне начало возвращаться нормальное состояние, а вместе с ним осознание собственной красоты и значимости. – И вообще, давайте лечите меня быстрей! Мне нельзя долго лежать! Я своими глазами все должна увидеть.
– Тебя как звать? Даша? Меня – Жора. Так вот, Дарья Батьковна, властью, данной мне капитаном и стариком Гиппократом, объявляю тебя временно нетрудоспособной. Хочешь – справку выдам. Короче, Землю Франца-Иосифа ты не увидишь.
– Почему?
– По кочану! – Доктор просто источал дружелюбие. – Ты ж ее пальцами ощупать не сможешь – холодно и долго, – а другой возможности у вас, слепых, нету!
– Жора! – страдальчески воскликнула я. – Это кошмар! Меня уволят!
– Правда, что ли? – не поверил он. – Не, по закону не имеют права, пока не выздоровеешь.
– А когда я выздоровею?
– Ну, если я усиленный курс применю, а ты часа три пролежишь тихо и смирно, то потом, в очках, может, чего и разглядишь.
– А там есть что разглядывать?
– А как же! – Он завопил это так восхищенно, что я поняла: фанат. Или экзальтированный придурок. Что, по сути, одно и то же. – Тут же, куда ни плюнь, вулканические горы, хребты, ледники! Мы уже за восьмидесятым градусом северной широты, самая красота пошла.
– От этой-то красоты я и ослепла.
– Это да. От нее не только ослепнуть, вообще ох… можно! Ой, – он деланно смутился. – Простите, вырвалось. Представляешь, этот архипелаг только в 1873 году открыли, он не исследован почти!
– Наши открыли? – как воспитанный человек, я предпочла не заметить эскулаповский мат.
– Нет. Врать не буду. Австрийцы. Вейпрехт и Пайер. А Нансен тут в 1895 году всю зиму провел.
– А наши?
– Чего – наши? Наши вон, Шпицберген открыли, все про это знают, а считается, что норвежцы. Рекламировать мы себя не умеем! Дело сделали, и все. А документ, там, какой-нибудь составить. Обидно даже. И тут, у полюса, знаешь, сколько народу шарилось? Тьма! Все хотели до макушки мира добраться, да не вышло. Большинство погибли. Норвежцы выжили, потому что избушку соорудили и всю зиму охотились на песцов и белых медведей. Через сто лет, в 1990-м, остатки их хижины случайно нашли. Там мемориальный столб установили.
– Кому?
– Норвежцам, кому еще? Хотя, вообще-то, он считается памятником всем покорителям Арктики.
– И нашим?
– И нашим, наверное. Да какая разница? Арктика – она общая, на всех хватит! Про документы я так, для истории сказал, чтоб потомки знали, кто что открыл, а на самом деле – без разницы.
– Не скажи! Тут на шельфе столько богатств, что каждый присосаться норовит! Двадцать пять
