Я покачал головой:
— Пан Фанфара никогда никому ничего не одалживает — ни наушников, ни виолончели. Сколько раз приходил к нему знакомый музыкант и просил одолжить виолончель, но пан Фанфара всегда говорил, что она испорчена. А сегодня он сказал, что если пан Цедур опять придет за виолончелью, чтобы я как-нибудь его спровадил. Ну, наврал бы, что пан Фанфара заболел тифом и что… — Я хотел рассказывать дальше, но отец рассердился.
— Хорошо, хорошо. Принимайся лучше за уроки. Я вернусь к восьми и все проверю. С сегодняшнего дня буду проверять каждый вечер. Матери, конечно, это не под силу, но я за тебя, дорогой мой, возьмусь! Надоело краснеть перед учителями. Четыре двойки за четверть! Это уж ты хватил через край. Из-за тебя мать заболела, и ее пришлось отправить в санаторий.
Тут я не выдержал:
— И вовсе не из-за меня, а из-за тети Доры. Мама сама говорила, что во всем виноваты пилюли тети Доры.
Отец смущенно кашлянул:
— Какое это имеет значение? Все равно я тебя приберу к рукам. Хватит бездельничать. Понял?
— Понял, папа.
— Ну и отлично, — грозно сказал отец.
Пробило шесть. Не знаю почему, но мне захотелось спать. Я зевнул и с тоской принялся листать учебники. Но тут раздался звонок, и я услышал громкие шаги и смех за дверью. В комнату ворвались четверо ребят с мячом.
— Привет, Марек! — крикнули они. — Почему ты не идешь на футбол? Собирайся скорей!
— Никуда я не пойду: надо готовить уроки.
— Вот ненормальный, он собирается готовить уроки! — загалдели они, стараясь перекричать друг друга.
До чего же они громко орали!
— Тише вы, — зашипел я, — разбудите пана Фанфару, он вам покажет.
Только теперь они заметили, что в комнате кто-то спит, и на цыпочках подошли к пану Фанфаре.
— А что это за тип на койке? — спросил Длинный Янек.
— Это пан Фанфара, наш новый жилец.
— А почему он днем спит? — спрашивает Янек.
— А когда ему спать? — говорю я. — Ночью он выступает в ресторане, а утром упражняется на виолончели.
— Он что, артист?
— Артист.
— А это что за щетки? — захихикал Длинный Янек и двумя пальцами взял с кресла усы пана Фанфары.
Я сердито вырвал их у него из рук:
— Никакие это не щетки, это усы пана Фанфары.
— Усы? — удивленно переглянулись они.
— Пан Фанфара выступает в ресторане как мексиканец, ему необходимы черные усы…
— И такая шляпа? — Длинный Янек надел сомбреро пана Фанфары и принялся рассматривать себя в зеркале.
— Да, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — это называется сомбреро. Такая шляпа с широкими полями защищает лицо от южного солнца, а «сомбра» по-испански значит «тень».
— Ага, — хмыкнул Длинный Янек, — шляпа что надо! Я видел такую в одном фильме. Эй, Марек, а почему твой Фанфара спит в наушниках, или это тоже по-испански?
— Дурак! Он спит в наушниках, чтобы ничего не слышать. Иначе он не смог бы уснуть.
— Он такой чувствительный?
— Да, он очень чувствительный, — вздохнул я. — А теперь уходите.
В ответ разбойник Янек схватил саксофон и пронзительно затрубил над ухом пана Фанфары. Пан Фанфара привскочил на постели, обвел всех непонимающим взглядом и, как колода, снова повалился на подушки.
— Лоботрясы, — закричал я, — убирайтесь!
К счастью, их не пришлось выгонять, они сами испугались и удрали. Я сел опять за уроки, но едва успел написать в тетради дату, как за окном раздалось громкое кваканье. Я сразу догадался: это Чесек и Гжесек — они всегда меня так вызывают. Ну, думаю, пускай себе квакают сколько влезет. Я не двинусь с места. Должен же я наконец приготовить эти несчастные уроки. Смотрю, а они уже ставят свои копыта на подоконник. Я сижу, как пришитый. Чесек подошел ко мне и спрашивает:
— Ты что, Марек, оглох? Что же ты сидишь?
— Проваливайте, — говорю. — Мне некогда. Я делаю уроки.
— Перестань дурака валять, — смеется Гжесек, — мы принесли блох. Ну, тех самых блох…
— Блох?
— Ну да, блох. Мы же должны завтра подбросить их семиклассникам. Ты что, забыл?
Где там забыть! Все правда. Был у нас такой уговор. Вчера на арифметике семиклассники напустили нам в класс майских жуков, и был страшный скандал: учительница подумала, что это наша работа. Вот мы и решили им отомстить… Но я притворился, будто ничего не помню.
— Мы обыскали во дворе всех собак, — рассказы вал Гжесек. — У нас в пробирке сто пять блох. Больше не удалось набрать. Как думаешь, хватит? — И он сунул мне под нос стеклянную пробирку.
— Пожалуй… пожалуй, хватит, — пробормотал я.
— Как ты думаешь, не подохнут они до завтра? — засомневался Чесек.
— С чего бы они вдруг подохли?
— Ну, например, от голода.
— Ничего, блохи народ закаленный.
— А чем вы пробирку заткнули?
— Пробкой.
— Лучше бы ватой, — сказал я, — вата пропускает воздух.
— Правильно, — обрадовался Чесек. — Давай вату. А ты, Гжесек, вынимай пробку, только смотри, чтобы блохи не выскочили.
Что мне было делать. Я достал из аптечки вату и протянул Чесеку. Тем временем Гжесек безуспешно трудился над пробкой.
— Не поддается, проклятая, слишком туго заткнули.
— Дай сюда. — Чесек отобрал у него пробирку. — Марек, у тебя есть пробочник?
Мне было уже все равно, и я протянул ему штопор. Чесек начал энергично ввинчивать его в пробку, и вдруг — о ужас! — пробирка лопнула, стекло брызнуло на пол, и по комнате заскакали сто пять блох.
— Что ты наделал? — не своим голосом крикнул Гжесек — Лови их, лови!
— Вся комната в блохах, — простонал я. — Меня уже кусают!
— И меня! — заверещал Гжесек.
Мы лихорадочно принялись скрестись, но все напрасно. Сто пять блох — это не шутка. Один Чесек не терял хладнокровия.
— Перестаньте чесаться. Это не поможет. Давайте попробуем их переловить.
Ползая на коленях, мы пытались поймать скачущих по полу блох.
— Чтоб вы провалились с вашими блохами! — обрушился я на ребят. — Ну что за идиоты!
— Это же была твоя выдумка, — нахально сказал Гжесек.
— Моя? — Я чуть не задохнулся от возмущения. — Это Чесек.
— Я? Я же советовал муравьев, — нагло заявил Чесек. — А вы придумали блох.
— Я просто пошутил, — усмехнулся Гжесек.
