самых впечатляющих событиях жизни первой русской женщины-правительницы, с которыми она вошла в анналы русской истории, — мести древлянам/деревлянам за Игоря.
Отметив ее замужество под 6411/903 г., второй раз ПВЛ называет имя Ольги после рассказа о смерти Игоря «в Деревах», когда она «бяше в Киеве съ сыномъ своимъ детьскомъ Святославомъ, и кормилець бе его Асмудъ, и воевода бе Свинделдъ, тоже отець Мьстишинъ» [Ип., 43]. что является таким же комментарием «краеведа», как и поясняющие вставки, ориентирующие события середины X в. на топографию Киева 80-х гг. XI в. («горы Киевские», «двор теремной», «двор Чюдин», объяснение имени князя Мала и пр.) [443]. В результате такого вторжения «краеведа» в текст предшественника получилось, что Игорь был погребен дважды: первый раз «деревлянами» («и убиша Игоря и дружину его, бе бо ихъ мало; и погребен бысть Игорь» [Ип., 43]), а второй раз Ольгой («Олга же… приде къ гробу его и плакася по мужи своемъ; и повеле людемъ съсути могилу велику» [Ип., 46]).
Здесь мы подходим к вопросу о существовании некогда самостоятельного произведения, содержавшего описание похода Игоря на греков (по Продолжателю Амартола и «Житию Василия Нового», если это не заимствование из их общего источника), текст договора с обстоятельствами его ратификации, рассказа о смерти Игоря и последующего четырехкратного мщения Ольги древлянам/деревлянам, построенного на «странствующих сюжетах» фольклора (и литературы) средневековья, как «сожжение в бане», «избиение на тризне» и «сожжение города с помощью птиц». О чужеродности последнего сюжета (месть) для ПВЛ свидетельствуют его сохранившиеся фрагменты, которые резко контрастируют по лексике и стилистике с комментарием «краеведа» и такими принадлежащими ему новеллами, как рассказ о втором, победоносном походе Игоря, поездке Ольги в Константинополь и последующими рассказами о Святославе. К этому следует добавить отсутствие в исходном тексте о мщении Ольги таких характерных для ПВЛ этнонимов, как «словене», «русь», «варяги», замененные более поздним обобщающим «кияне». Вместе с тем, все описанные способы мести — погребение заживо послов, сожжение их в доме, избиение на тризне, — как и сама месть, коварная и последовательная, оказываются вообще чужды славяно- византийской литературной традиции.
Не знает их и собственно древнерусская литература, для которой характерно совсем иное отношение к смерти, сформулированное Владимиром Мономахом в письме к Олегу Святославичу: «дивно ли, оже мужь оумерлъ в полку, ти лепше суть измерли и роди наши» [Л, 254]. Восстание обычно подавлялось карательной экспедицией, как то сделано Свенельдом, Святославом и Асмудом в отношении «деревлян». В данном же случае речь идет именно о мести, причем падающей на весь народ. Образцы подобной беспощадной, длящейся поколениями мести известны только в германском героическом эпосе, примером которого может служить «Песнь о Нибелунгах». Естественно задаться вопросом: не заимствован ли и данный текст, приуроченный к смерти Игоря и к Ольге, из какого-то германоязычного произведения? Вопрос тем более уместен, что, опираясь на сообщение Льва Диакона об обстоятельствах смерти Игоря от рук германцев и месте обитания Святослава («Боспор Киммерийский»), указывающие на Таврию, где, согласно хронике Георгия Амартола, обитали «дерьви», т. е. «тервинги», есть все основания видеть в «деревлянах» ПВЛ остготов-тервингов, а не «лесных людей», живших по Припяти и Ужу[444].
Подтверждением столь неожиданному заключению может служить также имя древлянского князя — «Мал», вызывавшее недоумение еще у «киевлянина-краеведа», который счел даже необходимым пояснить, что «Мал» — это имя. Непонятным оно оказалось и для польского историка Я. Длугоша, который, посчитав его синонимом прилагательного ‘маленький’ («невысокий»), воспроизвел его уже как Мискиня/Низкиня, быть может, пойдя на поводу у своего предшественника-осмыслителя. На самом же деле, как можно полагать, речь идет о представителе остготской династии Амалов, поэтому весьма вероятно, что в рассказах о мести Ольги мы имеем дело с адаптированными сюжетами германского эпоса, поражающими своей внутренней монолитностью и чуждостью древнеславянским литературам в целом. Иной точки зрения на этот сюжет придерживался академик Б. А. Рыбаков, утверждавший, что
Трудно настаивать на том, что новеллы о мщении Ольги первоначально входили в один сюжетный блок с рассказами об Игоре, хотя такая возможность представляется мне весьма вероятной. С гораздо большей уверенностью можно говорить, что, уже после адаптации этого текста в ПВЛ «краеведом», он испытал определенного рода сокращения, нарушившие первоначальную стройность и полноту повествования. Об этом свидетельствует фрагмент так называемого «сна князя Мала», сохранившийся только в списке Летописца Переславля Суздальского, где он находится между сообщением о том, что «деревляне» послали новых послов к Ольге после сожжения первых и приходом этих новых послов в Киев[446], хотя по своему содержанию («лодьи, в них же несеныъ быти, смолны») он должен был соответствовать приходу первых послов. Похоже, в результате таких же сокращений остается неизвестной и судьба самого Мала, которого А. А. Шахматов пытался отождествить с «Малком любчанином», сделав «милостьницу Ольжину» Малушу, мать Владимира, его дочерью[447].
Вместе с тем, можно видеть, что попытки «краеведа» создать из Ольги образ инициативной и волевой правительницы, проходящей по Деревской земле с сыном своим и с дружиною своею, уставляюще уставы и урокы [Ип., 48–49], чтобы на следующий год отправиться «к Новгороду», уставив «по Мьсте и Лузе» погосты и дань, т. е. хозяйствуя уже в Деревской пятине Великого Новгорода[448], не были оценены его последователями, поскольку в дальнейшем Ольге в ПВЛ не отведено даже время самостоятельного княжения: ее имя отсутствует в перечне княжений ст. 6360/852 г., а «княженье Святославьле» начинается с момента его «посажения на конь» в 6452/946 г., т. е. по достижении пяти лет. Так получается, что единственным реальным зерном во всей этой истории, столь ярко и впечатляюще отразившейся в ПВЛ, стало убийство Игоря «германцами», только не на «Древлянской земле» правобережья Днепра выше Киева[449], а, скорее всего, там, где они обитали, т. е. в Крыму.
И всё же главным сюжетом рассказов об Ольге, вызывающим нескончаемые споры историков, остается ее поездка в Константинополь, — блестящая новелла, судя по всему, целиком написанная «краеведом», который сумел совместить высокие идеи с духом озорного фаблио.
Статья 6463/955 г. рассказывает о приезде Ольги в Константинополь, встрече с царем Константином VII, возымевшим желание на ней жениться, о хитрости Ольги, которая предложила царю с патриархом сначала ее крестить, после чего напомнила, что, будучи крестным отцом, царь не может на ней жениться; о благословении патриарха, возвращении княгини с дарами в Киев и о том насмешливом ответе, который она дала послам царя, приехавшим за обещанной военной помощью. Завершается повествование рассказом о попытках Ольги склонить к крещению Святослава, его сопротивлении и о том, что отдельные люди всё же крестились [Ип., 49–52]. Конечно, в исторической реальности всё было не так, но как? Константин Порфирогенит не оставил сведений о причинах приезда Ольги, а его описание церемониала не дает никаких оснований говорить не только о «сватовстве», но и о крещении «архонтиссы Росии», поскольку Ольгу сопровождал «священник Григорий», т. е. она уже была христианкой. Вместе с ней на приеме находились ее родственницы, придворные дамы, а также послы и купцы, причем в том же числовом соотношении, которое указано в преамбуле договора Игоря[450].
Другими словами, перед нами редчайший случай, когда налицо документ, зафиксировавший историческую реальность, и литературное произведение, в основу которого положен исторический факт, но переосмысленный в жанре фаблио «краеведом-киевлянином» в первой четверти XII в. Избранный автором жанр вполне объясняет замечательное сочетание благочестия и насмешки, сменяющие друг друга в тексте без переходов, заставлявшее исследователей сюжета видеть в едином тексте два слоя, которые
