девятнадцатым и двадцатым.
Оппант прошептал:
– А кто же я?
– Ты не урод, это скажет всякий. Правда, ты вобрал многие черты других стазов, что выглядит позорным. Но что позорного в силе? А если у нас сильные только мэлы и панцирники, ну и что? Тебя это не позорит. Зато ты умеешь мыслить, как редко кто умеет. А ты ведь совсем недавно прошел последнюю линьку!.. Словом, по моему убеждению, ты – терм двадцать первого стаза! Первый и пока единственный. Что скажешь?
Оппант едва не подпрыгнул. Сердца заколотились еще лихорадочнее, по всему телу выступили пузырьки влаги.
– Не знаю… Я не знаю, что сказать, – он чувствовал такую сумятицу в мыслях, что чувство ликования отступило в самые дальние норки под натиском паники. – Иногда я чувствовал, что значу много, умею много. Еще чаще видел, что каждый что-то умеет лучше меня. Я постоянно прислушиваюсь к себе, чего, как я знаю, никто не делает. Каждый уверен в себе, знает свое место, свою работу, свой долг и обязанности. Потому я и кажусь себе уродом!
Итторк переспросил:
– В чем ты не уверен?
– Почти во всем, – ответил Оппант убито. – Страшно подумать, но мне слишком многое кажется неверным. Иногда я смутно чувствую, как можно бы исправить, улучшить. Но не может же один терм быть умнее всего племени?
Итторк помедлил с ответом, Оппант ощутил, что попал в больной ганглий. Итторк уже ведет себя так, словно он не только умнее всего племени, вместе взятого, но и обязан им руководить как наставник белесиками первой линьки.
После долгой паузы Итторк сказал чуть суше:
– Будем исходить, что ты – первая весточка. Похоже, Племя вскарабкивается еще на одну ступеньку эволюции. Отныне перед нами откроются более широкие просторы. Надо исследовать тебя, выяснить, какие же новые свойства будут иметь термы этого стаза… Что сбило с толку наших Определителей, так это малое число твоих ганглий. Вся наша система стазов укладывается в стройную систему: каждый последующий стаз богаче нейронами, чем предыдущий. Примерно на сотню ганглий. Без плавных переходов, сразу скачками. А у тебя лобные доли содержат столько же ганглий, как у ноостеров, добавилось лишь в теменной части… Что это дает? Там всего лишь эмоциональные участки… Но это характерно для крылатых, для панцирников.
После долгого молчания, когда никто не хотел первым его нарушать, Оппант ответил с видимой неохотой:
– Я не знаю. Честно, я не знаю. Сам стараюсь понять. И разобраться во многом.
Итторк торжественно посмотрел на него:
– Ты – терм более высокого стаза, чем ноостер. Однако ноостер – терм с самым развитым мозгом. У тебя же мозг обычного ноостера. Так чем же ты выше? Что может быть выше разума, выше интеллекта?
– Я не знаю, – медленно ответил Оппант. – Это очень сложно… Сложнее, чем интеллектуальные игры, где ответ может быть только один. Но мне кажется, что разум не самое высокое для терма. Это необходимое, но не самое высокое. Должно быть нечто выше.
– Что? – закричал Итторк, от него пошел запах раздражения. – Что может быть выше интеллекта?
Оппант услышал сзади зловещий лязг. Оглянулся в испуге, страшные жвалы панцирника двигались возле самого уязвимого места, где головогрудь переходит в членистое тело. Другой стоял на прежнем месте, но волосы на хитиновом панцире топорщились, показывая высокую степень ярости.
Итторк поморщился, панцирник по его жесту послушно отошел к стене. Итторк повторил с нажимом:
– Что может быть выше интеллекта?
В Племени можно скрыть разве что какую мелочь. Смолчишь в жесте, утаишь звук, но запах сочится изо всех пор. Сложные мысли им не передашь, к счастью, но сыт ты или голоден, доволен или раздражен – любой ощутит за пять сяжек панцирника.
Если бы не лихорадочное возбуждение, что царило в Племени, Оппанта призвали бы к ответу на следующий день после разговора о Малом Совете. Они встретились всего один раз, а еще через два дня к Оппанту подбежал термик-скороход, зашевелил сяжками. За ним неотступно следовали двое массивных панцирников. Оппанту все казались одинаковыми, но этих узнал – личная стража Итторка!
– Великий Итторк вызывает, – сообщил скороход торопливо.
– Я приду, – пообещал Оппант.
– Он зовет сейчас, – сказал термик еще тише. Он пошевелил сяжками, передавая сочувствующие знаки, благо панцирникам идеографический язык недоступен. – Лучше не спорить. Итторк велел.
Панцирник угрожающе лязгнул жвалами. Термик в испуге прижался к полу, торопливо выдал узкую струю запаха.
– Всем в присутствии панцирников запрещено пользоваться языком жестов!
– Понятно, – ответил Оппант горько на языке жестов. – Для равноправия, так сказать.
– Верно, – просигналил термик запахом.
– Я иду, – сообщил Оппант жестом. – Даже Итторк не заставит меня унизиться до уровня червей, которые другого языка просто не знают. Или уровня панцирников.
Из высокого зала, куда его вели, шли возбуждающие волны действия, работы. Оппант почти видел подрагивающие от усердия сяжки, напряженные мышцы, блестящие спины. Когда миновали поворот, в
