из холодных осенних ночей на суходоле среди тоскливых бурых болот, из которых я не успел выбраться до темноты, — болот с сухостоем, чахлыми тонкими берёзками и уже закрасневшей клюквой на низких пружинистых кочках. Я пристроился под широкой раскидистой елью, костёр уже прогорел, лишь изредка вспыхивали язычки пламени, когда внезапно в освещённый круг вдвинулась из темноты голова матёрого лося с тяжёлым взглядом налившихся кровью глаз. Ноздри его были раздуты, он искал соперника и теперь смотрел на меня через костёр, наклонив тяжёлые пластины рогов, словно знал, что в обоих стволах у меня была только дробь.
Я лежал не шевелясь. Мы смотрели друг на друга не мигая — человек и зверь, может быть, тотемный предок рода, к которому тысячелетия назад принадлежали мои предки. И к которому продолжал и теперь принадлежать я сам, не ведая того, унаследовав сквозь череду поколении право на этот лес, эти болота, эти реки с их рыбой, право на то, чтобы вот так глядеть в упор на этого лесного великана. Внезапно лось поднял голову, фыркнул, то ли презрительно, то ли негодующе, и исчез, так же неслышно, как появился…
— Ладно, слушай:
Хорошо. Тишина низошла покрывалом.
Поднялись небеса и открыли другие миры.
Шорох гаснущих звёзд, глубокое мерцанье кристаллов —
Так рождаются мысли, так гаснет безумный порыв.
Еле смутно и сонно приходят, проходят виденья;
Сеткой путаных вех — перепутья, тропинки, пути…
Снова ищешь во тьме затерявшийся путь поколений…
По колено в болоте, в воде отражаясь, брести!
И, неслышно возникнув, родными пушинками снега
Дым созвездий сливается с горьким дымком от костра.
Изваянием лоси застыли в стремлении бега,
И трепещущий мускул сжимает неведомый страх.
Так шуршат тростники, так мучительны птиц перелёты,
Что, забыв о вчерашнем и вверивши душу ружью,
Ты осенними зорями снова бредёшь по болотам,
Отдавая природе и горе, и радость свою!..
Огонь на озере погас. По болоту хлюпали шаги. Потом, как бы раздвинув темноту, у костра появились рыбаки. Впереди шёл старик в ватных штанах и замасленной телогрее, из прорех которой выпирала серая клочковатая вата. За ним — молодой парень в грязном брезентовом комбинезоне, с чёрным от сажи лицом, в подвёрнутых болотных сапогах.
— Добрый вечер! Погреться можно?
— Присаживайтесь.
— Тоже по рыбу?
— Нет. Экспедиция.
— Нефть ищете? Это не ваша партия в Усолье стоит?
— Нет, не нефть. Раскопки ведём.
— Это какие же?
— Да они, батя, черепочки копают у моста.
— А-а, у Кузнецова, у Романа Ивановича, значит, стоите? То-то, смотрю, личность мне ваша знакомой показалась, — думаю, встречались али как? Вон оно что, черепочки копаете, значит! И здесь тоже копать предполагаете? Указания есть какие?
— Да, и здесь тоже. Люди-то первобытные везде здесь жили…
— Да ну? И на Хмельниковской горке? Скажи ты! А вот так ходим всю жизнь, ночуем здесь когда, а про то не знаем… Вот что наука-то значит. До всего дойдёт!
— А как рыбалка? Закололи что? — влезает в разговор Юрий.
Парень, прикуривший сигарету от головни, выпрямился.
— Есть немного…
— Ты вот подумай, и здесь нашли, — удивлялся старик. — И как же это вы, с приборами какими ищете? Верно, значит, деды говорили — мой вот, к примеру, из Хмельников я родом… Так, дескать, из самого Углича купцы сюда приезжали, здесь останавливались, товар продавали… А товар какой? Горшки больше. Сейчас всё Хмельниковская горка да Хмельниковская горка, а раньше её Торговищем звали, торговали здесь. Должно, какие-ни-то горшки у них и бились…
Все рассмеялись. Я пытаюсь объяснить:
— Нет, отец, мы постарее ищем, подревнее. Этак, чтоб им по три, по четыре тысячи лет было.
— Это как же понимать надо? Что ли, когда поляки приходили, при Грозном, а их наш Александр Невский выгнал? Так я понимаю?
Вся история перепуталась в голове старика!
— Нет, отец, ещё древнее.
— И нешто находите?
— Находим.
— Ну, пошли, батя, дай людям отдохнуть!
— Ты погоди, Ванька, погоди. Дай мне с учёным человеком поговорить! А к примеру вот — какие же люди это были? Вроде обезьян, что ли?
— Да нет, почему же? Такие же, как и мы с вами. Только железа у них не было, всё из кости да из камня делали.
— Ишь ты, додумались до чего! — В голосе старика слышится уважение к непонятному. — И находите?
— Конечно. Раскапываем и находим. Вот жили здесь, на берегу, так же, как вы, острогой рыбу били…
— Строга-то из чего у них была? Железа-то, сам говорить, не было?
— Из кости. Затачивали кость, зубцы делали, на палку насаживали и били рыбу.
— И находили вы такую-то строгу? Али только предположения есть?
— Здесь ещё нет, но у моста нашли. Так что всё точно.
— А рыба какая у них была? Про то неизвестно?
— Тоже известно. Такая же, как и сейчас: щуки, лини, сомы, окуни, плотва, налимы…
— Со-мы?! А сейчас здесь сомов нет — разве что в Кубре, у Андриянова. Может, по тем древним сомам это озеро Соминым и стало прозываться?
Старик разволновался не на шутку. Новый, неведомый мир, существовавший испокон веку в этом знакомом от рождения мире, открывался ему сейчас. Но сын торопил его:
— Хватит, батя, ехать надо! Мало рыбы взяли. Ну, счастливо вам оставаться!
— Спасибо. Ни рыбы, как говорится, ни чешуи!
— И вам того же…
Встав, они направились к лодке — старый и молодой, оба кряжистые, с узловатыми мускулистыми руками, привыкшими и к веслу, и к топору, и к лопате, чтобы в земле копаться.
— Ишь ты, тоже люди, значит, — донеслось из темноты…
Юрий, поворочался в спальном мешке и затих.
Сон долго не шёл. Я лежал и смотрел на звезды, прислушивался к тоненькому звону комаров, что кружились над нами и отлетали, испуганные запахом диметилфталата, которым я старательно намазал перед сном лицо.
Сколько раз вот так же, на этом месте, люди разжигали костёр, и круг света, брошенный им на
