– Вы шутите!
– Нисколько, – заверил я.
– Но это же… огромное богатство!
– Не такое уж и огромное, – возразил я. – Во всяком случае, теперь оно будет в достойных руках.
Она, все еще бледная, сказала быстро:
– Я не могу это принять!
– Почему?
– Это… слишком много! И еще… почему?
– Не знаю, – ответил я откровенно. – Должен же я в чем-то принести жертву? Меня до сих пор жжет тот день и час, когда вы… когда я… словом, когда потребовал доказательства подчиненности положения. Я показал себя таким говном, а вы… что вы могли сделать?
Она покачала головой.
– Я могла уйти, – ответила она тихо.
– У вас было отчаянное положение с финансами, – напомнил я. – Это я потом узнал.
– Все равно я могла уйти, – сказала она. – И ушла бы…
Она запнулась, оборвала себя на полуслове. Я насторожился.
– Если бы?
– Если бы не увидела что-то в ваших глазах, – ответила она тихо.
– А что в них было?
– Тоска.
– Тоска? – переспросил я. – У меня тоска? А мне кажется, что я тогда как раз пребывал на вершинах… упоения, что ли. И наслаждался безмерной властью.
Она покачала головой:
– Вы старались ею наслаждаться. Это совсем другое, чем наслаждаться. Вы убеждали себя, что нужно вести себя именно так. Это я увидела и… пошла навстречу. Потому что на самом деле вам не нужен был этот бабуиновский жест подчинения. Потому мы оба ощутили облегчение, когда этот узел развязался таким образом. Вам не нужно себя винить. То были не вы, а… та личина, в который вы тогда выступали.
– Все-таки то был я, – сказал я с тоской.
– Нет, – сказала она настойчиво. – И даже не я. Не чувствуйте вины передо мной. Именно передо мной.
Я поднялся, буркнул:
– Ладно-ладно, уже расчувствовался, сейчас зареву. И еще один момент: помните, у вас самая лучшая в мире крыша. Это на тот случай, если вдруг кому-то придет в голову наехать на вас. Увидят, что собственник сменился, захотят прощупать на прочность. Сразу же звоните! Даже по самому мелкому поводу.
Я попятился к двери, как и в тот раз, когда передавал ей кресло директора, она точно так же вскочила, в глазах испуг.
– Нет, я не сказала, что приму фирму!
– Почему?
– Потому, – отрезала она. – Я согласна и дальше выполнять обязанности директора, а если вы так уж хотите отметить мою роль… я могу принять ма-а-а-аленькую долю! Один-два процента. Ну пусть три.
– Хорошо, – уступил я. – Завтра придет юрист с необходимыми бумагами. Откланиваюсь…
Я открывал дверь, когда сказала вдогонку:
– Виталий Владимирович, вы всегда так быстро исчезаете! А то я все мечтаю вам сварить сама кофе! И подать на блюдечке.
– Не могу, – буркнул я. – Я в вашем присутствии как в аду. Это что, совесть проснулась? Черт бы ее побрал! Вы зна-а-а-али, что делали, когда… эх, какой я теперь пришибленный. Жестокий вы человек, Екатерина Васильевна…
Она не успела открыть рта, я поспешно закрыл за собой дверь. Юристу скажу, чтобы передал ей девяносто процентов, а мне хватит и десяти, чтобы на правах акционера мог появляться, интересоваться успехами, предлагать помощь, если Екатерина не станет из гордости обращаться сама.
На улице солнечный свет ударил в глаза, я направился к машине, щурясь, как будто вылез из пещеры. С той стороны, ловко лавируя между машинами, спешит девушка с огромной сумкой в руке, аж перекосилась на бок, пыхтит от натуги. Я не сразу узнал Герду, которая тогда с Тоней и Анжелой устроили для заокеанского Жени представление.
Чистенькая, прилично и скромно одетая, она кивнула мне и улыбнулась приветливо, я тоже кивнул. Мало ли что, если и сейчас без трусиков. И вообще голая, если не брать во внимание одежду. Мы воспринимаем людей только в одежде, если мы нормальные люди.
– Куда летишь? – спросил я с укором. – Чуть под машину не впорхнула!
– Сережку надо из садика, – крикнула она, запыхавшись. – Мама еще на работе. А потом успеть покормить этого обжору и еще в магазин за продуктами, чтобы к восьми в больницу…
