но это не спасало от задубевших пальцев и крайней усталости. Раз в полчаса Флавий доставал из запасников своего организма порцию энергии и превращал ее в тепло рук, согревая замерзающую арабеску. Пару раз та улыбнулась и даже однажды сказала «спасибо», одними губами, посиневшими от холода. Но было видно, что привыкший к безусловному повиновению мышц ночной убийца сам не верит в предательство своего тела.
Вершины Фэгэраш умели мстить за легкомысленное к ним отношение. За шуточку насчет «пригорочка», отмоченную еще в долине, Флавий готов был проглотить собственный автоклинок. Только вот беда — тот наглухо примерз к металлической кости и выскакивать из предплечья не хотел.
Памятником человеческому бессилию стоял вампир. В морозную ночь он ничуть не потерял силы и ловкости, но сейчас сдавал прямо на глазах. Полчаса назад это была сама уверенность, а подколам и шуткам над «подмороженными» людьми не было счета. Флавий мысленно раз десять пообещал разобраться с наглецом как только… как только догонит.
Сейчас круд вот он — можно достать рукой. Даже без автоклинка.
Но чем светлее становились горы, тем больше уходил в тень трансильванец. Сначала он перестал докучать шутками. Потом чуть-чуть сбросил темп, и Флавий с Гизой смогли его нагнать. И вот теперь, стоило солнечному диску появиться из-за восточной вершины, Мариус окончательно сдулся.
Куда девался щеголеватый франт в развевающимся на пронизывающем ветру плаще и в широкополой шляпе? Фигура вампира разом потеряла и шарм, и объем, и даже, казалось бы, рост. Круд совсем по-человечески потирал ладони, разгоняя кровь или что там у них течет в жилах.
− М-мы успели д-до утра. Я не верил, но м-мы успели, − улыбнулся Мариус.
Но на этот раз не противной ухмылкой всемогущего существа, а скромной улыбкой обычного юноши- проводника.
− Что это? − насторожился Флавий, заслышав странный шум.
Где-то далеко, то ли на юго-западе, то ли на западе раздался непонятный гул. Гул нарастал, раскатываясь по горам, и теперь было окончательно невозможно понять, откуда он исходит. Казалось, гудели все горы сразу — и каждая на свой лад.
− Арр… кхр… артиллерия, − пояснила девушка, вставая с колена. − Легионы пошли на штурм. Забрасывают мятежников всякой горючей чепухой…
− Тогда и н-нам надо п-поторопиться.
К вампиру вернулась дневное заикание… и хорошие манеры. Юноша помог арабеске подняться и участливо поправил на ней сбившийся плащ. Гиза восприняла это как само собой разумеющееся и, пошатываясь, первой двинулась по тропе.
Вниз. Теперь только вниз.
В то же самое время…
Последнее дело — использовать для своих нужд чужую кровь. Кровь — это же вместилище жизненной энергии, того, что поддерживает в человеке душу. Порождения злых богов, ночные твари вурдалаки хорошо это знают. Для них кровь человека — изысканное питье. И дурманящее, и придающее сил одновременно. Но в отличие от местных упырей, вурдалаки никогда не ограничатся лишь глотком. Человек, попавший к ним, обречен, а душа его, лишенная подпитки энергией крови, медленно угасает, лишенная возможности переродиться в другом теле.
Ритуалы крови — это уже не светлое ведовство во всей его мощи. Это запредельно страшные, уродливые и кровавые обычаи ведовства темного — то есть самого что ни на есть колдовства. Богомерзкого и потому настолько сильного.
Марика подождала, пока животное окончательно лишится остатков жизни, в последний раз дернув ногами. Крови пролилось, как и ожидала девушка, немного. Куда меньше, чем осталось внутри. Но вполне достаточно для ритуала.
Какое счастье, что богомерзкое колдовство не требует решительно никаких символов. Чертить их на каменистой почве здесь, в темную и холодную ночь Марике не хотелось. Но сейчас якасты не нужны — нужна только кровь. Этого несчастного животного, потом своя и, наконец, хотя бы немного чужой. Там, за неприступными горными стенами.
Ножом она аккуратно надрезала запястье и сбросила несколько черных в ночи капелек в лужу у лошадиного горла. Потом уронила нож на землю и тщательно заговорила ранку. Оставалось только сотворить небольшое и доступное даже неумелой дуре ведовство поиска смерти — а далее… Далее последует нечто, что однажды чуть не уволокло ее в черные глубины того-что-хуже-смерти. Шесть недель ее оттуда вытаскивали сильнейшие ведуньи всех соседних племен. Шесть недель мрака и забвения.
Но сегодня все будет иначе.
Девушка присела на корочки и зашептала первые фразы наговора. Слова сами выплывали из памяти и сливались в прихотливые цепочки. Любого учителя словесности они вогнали бы в крайнюю степень недоумения — традиционные для русских оседлых славянские слова причудливо переплетались и с родственными кочевыми татарскими, и с арабскими, и с еще целым ворохом разнообразных языков и диалектов, коими там щедра земля русейская.
Найти кровь. Найти смерть. Найти любое кровопролитие.
Первый же поиск дал плоды быстро и к изумлению ведуньи — очень направленно. Где-то не очень далеко на западе умирал воин. Да-да, именно воин — весь прошлый день он пролежал в гарнизонной палатке, снедаемый мучительным, иссушающим тело жаром. И теперь душа сдалась, ей сделалось неуютно в поедаемом болезнью теле. Душа рвалась на волю.
К сожалению, кровопролития не было. Была небольшая кровопотеря, военный лекарь спустил немного сгустившейся крови несчастному, но помочь это не могло. Ни воину, ни Марике, наблюдающей за его страданиями.
Вторая попытка затянулась надолго — никто в округе не собирался умирать. В другом бы случае это Марику лишь порадовало, но не сейчас. Ей остро нужен кто-то, умирающий от потери крови. Или хотя бы ею сейчас истекающий.
Больше часа Марика неподвижно сидела возле стынущего трупа лошади, вслушиваясь в океан мировой энергии. Наконец, пущенное по следу крови ведовство вернулось, остро ткнув сотворившую ее пониже сердца. Есть кровь, есть смерть, есть убийство. То, что нужно!
Прежняя Марика ужаснулась бы своим нынешним мыслям. А нынешняя — лишь аккуратно перенаправила ведовство поиска в чернеющую на земле лужу. Никаких якастов, никаких песнопений — только усилие мысли. Крепкой, решительной, жестокой, кровожадной мысли настоящей колдуньи.
Оставался последний шаг, о котором еще вчера прежняя Марика подумала бы с парализующим все члены тела ужасом. Но это вчера. А сегодня она — совсем другая Марика. Решительная, безжалостная, требующая крови. Все что угодно за кровь! Больше крови, еще больше!
Закутанная в плащ фигура покачнулась и присела на землю. Безжизненно белая рука показалась из- под плаща, поскоблила по земле, наткнулась на лежащий рядом нож. Подхватила его, подняла на уровень груди и…
Как и восемь лет назад, в самый последний момент перед черным таинством колдовства, Марика разом пришла в себя. Щелчком слетели все надуманные мысли, словно девушка разом освободилась от стесняющего ее одеяния. Она замерла, обнаженная разумом, словно первородительница рода человеческого.
Еще был путь назад. Черное колдовство, в отличие от светлого ведовства, позволяло безболезненно отступить, сдаться. Кто знает, почему так. Но отступать нельзя. Поэтому Марика открыла глаза и что есть мочи ударила себя в грудь.
Закутанное в темный плащ тело дернулось, постояло в недвижимости несколько ударов разрезанного сердца и упало на бок. А спустя некоторое время изо рта самоубийцы повалил омерзительный черный смрад. Буквально за пару минут он покрыл все вокруг непроницаемой пеленой — густой, вязкой, прочти осязаемой.
Когда упорный южный ветер разогнал черную завесу, на месте смерти молодой женщины не осталось ничего, кроме старого-старого, полуразвалившегося лошадиного костяка. Любой прохожий подумал бы: «наверное, еще лет сто назад здесь издох чей-то конь. Эка невидаль».
