обкурившиеся школьники.
То ли дело Наташа, и хотя заботами о работе стараемся друг друга не грузить, но я с ее слов знаю, что во мне три килограмма одних только бактерий, их не меньше чем триста видов. И что микробов во мне в десять раз больше, чем клеток тела. Но, честно говоря, если бы она занималась не микробами, а слонами и бегемотами, я бы считался с ее работой больше.
Она испуганно оглянулась.
– Ой, ты чего подкрадываешься?
– Твои агрегаты ревут, – ответил я, – мертвых поднимут. Зачем все включила? Птичий грипп ожидается?
– Да так, – ответила она и торопливо отвела в сторону взгляд, – просто хорошо, когда чисто.
– Куда уж чище, – сказал я и поцеловал ее в лобик. – Чудо ты мое.
Несмотря на уверения, что микробы всюду и от них не спастись, она время от времени вдруг начинала их бояться, в такие дни усиленно занимается уборкой. Я права голоса не имею, тупой и неграмотный, я не знаю, что в каждом кубическом миллиметре воздуха, который вдыхаю, микробов столько-то миллионов штук. Всяких и разных. А так как я их не выдыхаю, то получается, что я вроде кашалота или кита, что питается планктоном.
Наташа пришла за мной вслед на кухню, приборы продолжали ползать по шторам и даже потолку, вылавливая и убивая микробов уже поодиночке.
– Неприятности? – спросила она сочувствующе и, не дожидаясь ответа, сказала с повышенной живостью: – Надеюсь, у тебя в желудке живет бактерия Тэда Дилана.
Я буркнул:
– Что за бактерия?
– Не дает людям умирать от стресса, – объяснила она.
Я фыркнул:
– Говори, говори! Может быть, и холерная палочка от чего-то спасает?
Она поперхнулась на миг, как же многие не любят признаваться, что занимаются ерундой. Кто-то всю жизнь описывает левую лапу майского жука и уверен, что двигает науку, кто-то по жвачнику рассказывает сальные анекдоты, кто-то изобретает новую стрижку для мужчин или придумывает им пирсинг в носу – все это якобы прогресс, но меня злит, когда эти глупости ставят на один уровень с био– или нанотехнологиями, а на разработку новой губной помады выделяется денег в пять раз больше, чем на конструирование нового космического корабля.
Кухня сочувствующе мигает глазами встроенных приборов, готовя мой любимый бифштекс с яичницей и луком, жарит гренки и засыпает только что прожаренные зерна в кофемолку. Я опустился в легкое пластиковое кресло, оно поспешно приняло форму, удобную для усталого и разочарованного человека.
– Все плохо, – наконец сказал я убито. – Даже не просто плохо… Это раньше было плохо, а сейчас хуже некуда. Нас закрывают.
Она ахнула.
– Всю лабораторию?
Я посмотрел хмуро и уронил взгляд.
– Хуже.
– Что еще?
– Весь институт, – сказал я. – В понедельник будет подписан приказ.
Она всплеснула руками и без сил опустилась напротив. На ее милое и всегда безмятежное личико набежала тревога.
– И вас… всех, – спросила она, – уволят?
– Дадут хорошее пособие, – сказал я торопливо. – Первое время можно будет продержаться. А потом подумаем. Опыт работы у меня большой, что-то отыщу.
Она всплеснула руками.
– Господи, как не вовремя эти повторяющиеся кризисы!.. Но ты не убивайся так… Почернел весь! Я могу взять подработку. Нам дали жирный грант на исследование скоростного изменения бактерий. Могу вести две темы одновременно.
– Две бактерии? – спросил я саркастически.
– Одну, – уточнила она серьезно.
– На две зарплаты?
Она посмотрела на меня сердито.
– Не скаль зубы. По одной теме буду проверять ее на мутагенис, по другой – на ортогенис.
– На что деньги выбрасывают, – сказал я горько. – За одну бактерию – две зарплаты! А мы уже в одном шаге от бессмертия царя природы, а не каких-то бактерий! Сейчас бы все силы… и деньги тоже направить в одну точку… Эх!
Она возразила обиженно:
– Дорогой, ты предвзят. Все вы знаете, что муравьев на свете в миллиарды раз больше, чем людей, и даже общий вес муравьев в миллион раз больше, чем всех людей на свете, но мало кто знает, что и бактерии…
Я отмахнулся.
– А длина носа пеликана обратно пропорциональна ступням его лап. А у стрекозы четыре крыла. Нет, я не понимаю, что полезного в этих институтах, где выбрасывают деньги на ветер? Да еще какие деньги! Я знаю одного придурка с ученой степенью, всю жизнь собирает в тайге жуков, классифицирует и заносит в каталог, из-за чего искренне уверен, что тоже двигает науку!.. Распыляем средства черт знает на что…
– Милый, – повторила она лучезарно и чмокнула меня в щеку липкими от сладостей губами. – Все будет хорошо.
Как только отвернулась к кухонной плите, я торопливо вытер щеку, у нас этот ритуал с начала знакомства, да и не только у меня: женщины целуются, а мы, люди, тайком утираемся.
– Мой руки, – скомандовала она, не оглядываясь, – хоть и поздно, все-таки поужинаем.
Я отмахнулся:
– Да ладно, никаких микробов на свете вообще нет.
Она сказала сердито:
– Их сто миллиардов живет только на твоей коже! А внутри не только они, но и глисты, бычьи цепени…
Я взмолился:
– Только не за кофе, ладно?
Она смутилась, но самую-самую малость.
– Извини… Но и ты не начинай.
– Что?
– А вот это… Меня твое пренебрежение выводит из себя. Один ты в белом, видите ли! А мы – в чем, ясно. В микробах.
Я отмахнулся:
– Я тоже в них самых. Но рубашку из-за этого два раза в день не стираю.
Она умолкла пристыженно, и, хотя корни моей здоровой психики от дремучего невежества, все-таки в целом я прав, когда не обращаю внимания на всякие бактерии.
Руки я все-таки помыл, возражал больше из упрямства и усталости, а когда вернулся на кухню, Наташа уже расставила на столе тарелки.
Ужинали в таком скорбном молчании, словно рядом с нами еще один стол, а на нем гроб с покойником. Я время от времени спохватывался и выдавливал улыбку, Наташа вздрагивала, я запоздало понимал, что в таком настроении лучше не пугать оскалом.
Утром я выкарабкался из постели с одной-единственной мыслью: поскорее в лабораторию, нужно забрать все мои наработки по этой теме. По инету не сбросишь, все под паролями, мой персональный комп включить можно только после строгой процедуры опознания.
Охранник лишь повел глазом, привык, что эти сумасшедшие ученые и в выходные, когда надо по бабам и дискотекам, сползаются в лаборатории. На своем этаже я предъявил отпечатки пальцев, у следующей
