Я смолчал, здесь с Колей и Леонидом, оба страстные мясоеды, мы не столкуемся. Я сразу же перешел на такое странное споначалу питание и ничуть не жалею. Даже раньше, когда начал потреблять биодобавки, креатин, протеин, минералы и витамины в капсулах, так что для меня переход на такую еду прошел почти незаметно. А вот Леониду нужно обязательно видеть перед собой тушку убитого и зажаренного зверька или зверски замученной рыбы.
– Аркадий на месте, – сказал я. – Интеллигенция, как ничто другое, хороша в разрушении и протестах любого рода.
– Аркадий не разрушитель! – запротестовал он.
– В революционеры идут, – напомнил я, – кто не сумел найти себе места в мире. Такие и берутся изменить весь мир, вместо того чтобы изменять себя…
Он повернулся и посмотрел на меня в упор.
– Это плохо?
– Революционеры должны быть, – признался я. – Беда в том, что революционером быть в самом деле легко. Плюс ореол героя… А вот стать в обществе крупным ученым, политиком или любым заметным деятелем, чтобы и дальше тащить цивилизацию к светлому будущему, – у многих кишка тонка. Вот и прут стадами в революционеры, ниспровергатели основ, в «зеленых», уличные банды, андеграунд, пирсинг…
Он спросил с недоумением:
– Постой-постой, а пирсинг при чем?
Я отмахнулся.
– Его тоже ставят из революционного протеста. Против засилья старого мира, в котором нет пирсинга.
Он потряс головой так, что губы зашлепали, как у собаки уши, когда выбирается из воды и отряхивается.
– Э-э-э… не понял. Все равно не понял. Но ладно, это не важно. Главное, за технологиями нужен глаз да глаз! Вообще за наукой надо присматривать. А то от нее больше гадостей, чем полезности…
Я демонстративно огляделся по сторонам.
– Конечно, и телевизор – гадость, и мгновенная связь, избавление от большинства болезней, комфорт, изобилие… Все это можно осуждать, но что-то никто не отказывается!
– Это совсем другое дело, – ответил он с достоинством. – Даже из другой оперы.
Я попытался смолчать, некоторые вещи настолько очевидны, но доказывать их бессмысленно: оппонентами движет не рассудок, а вера. Или неверие, это не важно. Аркадий гордо заявляет, что никогда не позволит модифицировать свое тело, он-де не киборг, а человек, который звучит гордо, а сам зачем-то утром и вечером чистит зубы пастой, убивающей микробы и сохраняющей эмаль, предпочитает витаминизированное молоко, ежедневно бреется, посещает стоматолога и, гад брехливый, модифицирует свое неприкосновенное тело серебряными пломбами в зубах!
А зачем аппендицит удалил, мелькнула ироническая мысль. Эх, дурачок… Ну хоть не такой, как эти несчастные, что вообще рехнулись на «тайных знаниях тибетских мудрецов», настрадамусей Предсказамуса, целебных чаях китайских императоров и волшебной мази из говна индийских коров. Тех вообще пора в психушки, а этот вполне адекватен, если дать лопату и поручить рыть от забора и до обеда.
Михаил прислушивался с интересом, но в разговор не вступал. Положение у него двойственное: как интеллигент должен бы поддерживать Леонида, однако как преуспевающий бизнесмен, чей бизнес развивается благодаря высоким технологиям, позволившим людям от избытка всего-всего заниматься здоровьем… Даже здоровым людям.
Женщины тоже помалкивали, они не столь принципиальны и с удовольствием пользуются плодами высоких технологий. А раз так, то по примитивности своей у них язык не поворачивается так уж обвинять науку во всех преступлениях и грехах. Да и вообще они в кухне только уши временами вытягивают, проверяют, о чем мужчины сплетничают.
Леонид фыркнул и оглядел всех поверх голов.
– По-моему, – сказал он громко и веско, – бессмертие – жутко скучно. К нему даже приближаться не стоит.
Михаил снова промолчал, я видел, что смотрят на меня, развел руками.
– Я не стану говорить, что это только ваше мнение… я считаю, тебя, Леонид, очень неглупым человеком. Я не стану говорить, что ты, по моему мнению, просто прикидываешься. Тебе жутко жаждется войти в это бессмертие, но хочется, чтобы никто не увидел, как тебе этого хочется… а чтобы тебя либо переубедили, либо привели в бессмертие насильно. И тогда ты, побурчав, примешь тот мир… чтобы бурчать и критиковать дальше, ибо русский интеллигент, ничего не производя и не создавая, тем не менее все осуждает и все требует изменить. Как, он не знает и гневно отвечает, что это не его дело – знать, он-де не врач, он боль, он священная и посконная боль всенародная…
По-моему, я переборщил, даже начал жестикулировать и подвывать трагически, чисто в духе русского интеллигента, высокопарно рассуждающего о судьбах культуры и цивилизации. Леонид смотрел сперва с укором, потом отступил и уставился почти враждебно.
Михаил сказал предостерегающе:
– Володя, вы чересчур…
– Согласен, – сказал я поспешно, – извините, Остапа понесло. Это я так выравниваю… перегнутое.
– Да уж перегнули, – сказал Михаил, он оглянулся на угрюмо замолчавшего Леонида, – хотя, конечно, какая-то часть правды в ваших словах есть…
Леонид фыркнул.
– Правды? В чем?
