прошли успешно. Правда, с немалыми потерями: три танка, шесть бронетранспортеров, двадцать солдат и офицеров, много раненых…
Министры наблюдали за изменениями моего лица с удивлением и беспокойством, уже привыкли, что я всегда отцовски безмятежен и благодушен, как екатерининский вельможа, а сейчас покрываюсь пятнами, как будто испытываю на себе сибирскую язву.
– Все в порядке, – сказал я им, – продолжаем заседание… Это мой внук молотом по пальцу….
Новодворский передернул плечами.
– По пальцу? Бр-р-р… все равно, что серпом по Фаберже.
Совещание продлилось меньше часа, я отпустил министров, велел Ксении никого не пускать, вызвал силовиков. Прибыли в полном составе, Громов все еще багровел, ярился, сжимал кулаки, но бензина в костер плеснул Сигуранцев, он слушал по своим каналам, а по ним докладывали, что хотя танки прошлись по всему анклаву, однако немалая часть боевиков успела скрыться в подземные бункеры. Все настолько тщательно укрыты, что самим отыскать очень непросто, а на помощь местного населения рассчитывать, увы, не приходится.
– Еще бы, – прорычал Громов. – А оно осталось?..
– Значит, – проговорил я, – надо было еще раньше. Это я виноват.
Громов взглянул остро, проглотил что-то, готовое сорваться с языка, сказал грубовато:
– Раньше нельзя было. Нужно хоть немного иметь доказательств. Хоть какие-то!.. Нас и так с дерьмом смешают. Вы не представляете, что поднимется сегодня утром!..
Сигуранцев предложил:
– А если пока что не сообщать? Журналистов там не было.
– Юсовцы со спутников заметят пожары, горящие танки. Тут же раззвонят по всему миру. Сюда начнут ломиться толпами. А наши захотят опередить всех, прилетят без всяких разрешений, будут вопить о нарушении свободы слова и права каждого на информацию.
Я сказал нетерпеливо:
– Давайте быстро подумаем, как вести себя в изменившейся ситуации. Мы были настолько уверены в своей мощи, что прорабатывали только, что говорить потом и как отправить остатки кобызов в Узбекистан. Теперь придется думать, что говорить «во время».
Громов сказал свирепо:
– Никакого «во время»!.. Это не Чечня, где все-таки они на своей земле. Кобызы – не на своей. Я приказал своим стрелять по всему, что движется. А кто такой, не спрашивать вообще.
– Я тоже, – ответил Сигуранцев. – Однако, похоже, нам придется бросить туда еще силы. Ваши танки, Лев Николаевич, очень уязвимы. Достаточно в бункере услышать шум от гусениц танка, чтобы, выждав, приподняться по пояс и выпустить птурс в спину. А выскакивающих танкистов добить из автоматов.
– Я могу послать туда еще парашютную дивизию, – ответил Громов. – Эти ребята могут сами, как и боевики, ползать на брюхе, затаиваться в любой ложбинке. Но это, к сожалению, ведет к затяжной войне…
Сигуранцев фыркнул:
– К войне? Россия воюет с кобызами? Вы только представьте себе заголовки в новостях! Десять лет тому готова была на равных тягаться со Штатами, а теперь… с кобызами. Смех сквозь горькие слезы!
Я сказал с неохотой:
– Я берусь не допустить корреспондентов еще сутки… даже двое. А потом уже придется подыскать более серьезные объяснения.
Громов сказал свирепо, но подбодрившись:
– Двое суток? Да я за двое суток…
– Не хвались, – остановил Сигуранцев. – Не хвались, ладно?
– Я не хвалюсь!
– Бьем о заклад, что и за двое суток не сумеешь… окончательно?
– У тебя пять тузов в рукаве, – огрызнулся Громов. – Да и что такое «окончательно»? Но двое суток – это двое суток. Вон о Чернобыле месяц ничего не сообщали, хотя радиоактивное облако накрыло всю Европу!.. А то было в разгар гласности. Я же берусь за двое суток…
Сигуранцев не дослушал, повернулся ко мне:
– Господин президент, я пошлю добавочные отряды спецназа. Если позволите…
– Действуй, – сказал я. – Прямо сейчас. А мы, Лев Николаевич, сейчас побываем там лично.
Громов покачал головой:
– Все еще настаиваете? А что скажем прессе? Остальным министрам?
– Что встретился с участниками маневров, – ответил я. – Мы в самом деле можем встретиться с какой- нибудь частью. Организуйте что-нибудь на скорую руку по дороге.
Звякнул приглушенно и очень мелодично звонок, я тронул пульт, на экране появилось лицо Ксении.
– Господин президент, – спросила она встревоженным голосом. – К вам господин Карашахин… Говорит, что у него неотложное дело. Крайне неотложное!
Громов сказал хмуро:
