Я, не давая себе задуматься, ткнул пальцем в ближайший ко мне стакан:
– Здесь!
Он взглянул вопросительно:
– Уверены?
– Там, – сказал я твердо, хотя на самом деле никакой твердости не ощущал, – не передумаю, не откажусь, не заявлю, что указывал на самом деле на соседний.
Цыган молча поднял стакан. Меня обдало холодным ветерком, рядом шумно вздохнул Вавилов, а в толпе послышался вздох разочарования.
Красная горошина снова оказалась под соседним стаканом. Вавилов проговорил разочарованно:
– Видать, сегодня не твой день.
Из толпы сказали сочувствующе:
– Ничего, мужик! В играх не везет, зато повезет с бабами.
– Грудь в кустах, голова…
Восточный парень с цыганскими глазами уже призывал народ попробовать выиграть на халяву, надо только поставить совсем малую денежку, на меня не смотрел. Я повернулся к Вавилову:
– Сколько у тебя?
– Хочешь отыграться? – испугался тот.
– Не только, – ответил я мстительно. – Не только!
Он порылся в карманах, суетливо пощупал сзади, на озабоченном лице проступило облегчение:
– Фу-у, чуть не потерял! От Верки тут загашник. Но здесь последняя сотня. А если продуешь?
– Не продую, – пообещал я.
– Ну а если? Вдруг да в самом деле не твой день?.. На войны твой, а на эти наперстки… Тогда как?
– Завтра на работе отдам, – пообещал я. – А то сегодня зайдем ко мне. У меня пара сотен на черный день отложена. Правда! Отложил и забыл. В коробке из-под печенья. Но думаю, до этого не дойдет.
Он подумал, сказал озабоченно:
– Лучше сегодня. Если я приду без денег, Верка меня сожрет.
– Ты ж сказал, что это твой загашник!
– Так-то оно так, но… мне чуется, что она про него знает.
Расставался он с последней сотней очень неохотно. Я передал ее наперсточнику, объяснил:
– Начнем снова по минимальной.
Чувствовал свою жалкую, даже заискивающую улыбку терпящего поражение, но не желающего признавать это, иначе останется только вешаться.
Цыган сказал бодро:
– Желание клиента – закон. Что скажете, то и будет. Как скажете – тоже.
Он сунул деньги в раздутую, как бока стельной коровы, сумку, другой рукой подбросил красную горошину, подставил стакан. Все мы услышали звонкий стук. Не переставая легко улыбаться, он ловко перевернул стакан прямо на асфальт, не дав выпасть горошине.
– В крайнем, – заговорили в толпе, – вот в этом!.. Запоминайте, ребята.
Он начал медленно двигать стаканы, все убыстряя темп. Десятки пар глаз следили за ними неотрывно, а я сразу постарался оторвать взгляд, отстраниться. Грудь моя дважды поднялась высоко, я глотнул свежего воздуха, очищая голову и кровь. В ушах легонько зазвенело, затем стихло.
– Высчитывай, – услышал я рядом свистящий шепот Вавилова, – высчитывай… так, как просчитал войну в заливе!
Войны не было, хотел я ответить, но это отразилось где-то в уголочке мозга, а сам я тупо смотрел на мелькающие пальцы, вслушивался в себя и вчувствовался, все три стаканчика одинаковы, в каком из них горошинка… ума не приложу, молчали как пять чувств, так и то таинственное шестое, что предупредило об извержении вулкана…
Может быть, мелькнула мысль, надо даже не стараться… Не пытаться угадать… Просто сказать первое, что придет в голову… А придет… что придет? То, что будет подсказано через тот черный провал, одна мысль о котором вгоняет в дикий ужас, от которой холодный пот на лбу и ледяная лапа на сердце…
Смуглые руки двигались все быстрее, быстрее, еще быстрее, он показывал класс, затем внезапно застыл, не двигая даже бровью. После долгой паузы кончики пальцев отпрыгнули от стаканов, он выпрямился, губы раздвинулись в широкой приглашающей улыбке:
– Итак?
Я молча указал. Он не стал спрашивать, уверен ли я, не передумаю ли, а просто приподнял стаканчик. Справа и слева от меня разочарованно вздохнули. Даже по теории вероятности я должен был угадать.
Он поднял второй стаканчик, третий. Шарик выкатился веселый и яркий. Вавилов пробормотал глухо:
– Да, сегодня не твой день.
