веских причин! Не считать же причиной ту дурь, что увлечена не то хиромантией, не то хреноманией, не то вовсе хреноматией. Так я считал… вернее, считало то, в чем сейчас живу я.
– Я не красавец, – ответил я с неудовольствием. В самом деле я, а не разумоноситель. – Но и она не Мона Лиза… Ну ее к черту.
– Ого!
– А что, не веришь?
– Я видела, как ты на нее смотрел!
– Сейчас смотрю на тебя, – сообщил я.
Она хитро прищурилась, ее немалые молочные железы до треска натянули тонкую блузку, а острые соски, откуда в период лактации брызнет густое жирное молоко, провоцирующе обозначились острыми холмиками. Когда Маринка вздохнула, они едва не прорвали ткань, обозначившись так резко, будто попали под холодный дождь или под мои горячие кончики пальцев.
– Что, в накопителях потяжелело?
– Да, – согласился я, – разгрузить бы малость…
Она посмотрела критически на мои руки. Я уложил в ладонях ее тугие груди, трогал подушечками больших пальцев твердые, как галька, соски. Пальцы жгло ответным приливом горячей крови.
В глазах Маринки были некоторое удивление и даже тревога. Я стиснул зубы, не признаваясь даже себе, что просто боюсь остаться в одиночестве, когда нахлынут м ы с л и. Те самые!
– И что ты хочешь?..
– Ну…
Она огляделась по сторонам:
– Не люблю на улице. Хоть и свобода, но все-таки… Да и соберутся вокруг знатоки, будут советовать, как лучше, как интереснее. Идиоты!
– Почему?
Она с досадой отмахнулась.
– Да какая разница? Оргазм-то один.
– Ко мне? – предложил я.
– Ко мне ближе, – решила она.
Еще больше она удивилась, хоть и не подала виду, когда я потерзал ее в постели, думая больше о том, чтобы измотать себя, потом вылакал две бутылки пива – меня пиво всегда отупляет, от кофе отказался – опасно протрезвею, перед уходом сумел разжечь себя еще разок. Маринка вовсе обалдела от моей активности, вид был таков, что о вибраторах не скоро вспомнит, а я, посмотрев на часы, ого, заглянул в ванную комнату, сполоснулся, а когда вышел уже одетый, она все еще лежала, расслабившись, на ложе среди смятых простыней и увлажненных подушек.
– Ты прям как пещерный человек, – проговорила она с двусмысленной улыбкой. – Ненасытен… зверюка. Знала бы раньше!
– Увидимся, – ответил я. Или ответил мой разумоноситель, очень уж заученно и привычно, словно в который раз разыгрывая отрепетированную сцену.
– На службе?
– Я это не назвал бы службой, – сказал я. – А если службой, то не стал бы требовать уж очень высокое жалованье.
Она улыбнулась, вся розовая от моих грубых пальцев.
– Через недельку?
Он задержался с ответом, потому что она не должна спрашивать, не принято. В правильном сценарии, ставшем алгоритмом, вопросов вообще не задают, затем вместо него ответил я:
– Завтра.
Она даже привстала на локте.
– Правда?
Глаза распахнулись, а хорошенький ротик приоткрылся в безмерном удивлении.
– Давай завтра сходим, – сказал я, – к твоему слесарю далай-ламе.
Она с великим разочарованием на лице откинулась на подушки.
Мохнатое стадо туч с грохотом невидимых копыт выныривало из-за края горизонта и с невероятной скоростью проносилось по небу. Они исчезали за горизонтом раньше, чем успевали даже брызнуть дождиком, хотя в их раздутых брюхах воды было больше, чем в Мировой океане.
Гигантский автобус был переполнен мною, если не считать разную мелочь в лице каких-то бледных существ в юбках и шляпках, а также длинных и коротких самцов одного со мной вида, но только гаже и противнее. Я уныло ждал, пока он тащился через пленочный город, подолгу стоял на всех перекрестках перед запрещающим знаком, а секундочки-то тикают, время не повернешь взад и даже не затормозишь, а жизнь уходит вот прямо сейчас…
Когда я вышел на своей остановке, над домом висело звездное небо, большая редкость в задымленном городе. Ночь тиха, транспорт затих, только проползла дорогоуборочная машина. Мощные струи при столкновении с бордюром взлетали блистающими фонтанами, как в праздничный день в Петродворце.
