– Да нет, – ответил я, чувствуя себя несколько неловко. – Просто так.
Волк переспросил недоверчиво:
– Может быть, тебе надо что-то делать с этим золотом?
– Да ничего, – ответил я. Потом вспомнил: – Ах да! Половину раздать бедным. Да нет, просто так. Пропьют, конечно, сволочи! Бедные всегда пьют. Но это уже не моя забота.
Волк медленно отвернулся. Шерсть поднялась дыбом, там пробежали крохотные искорки, затем опала, стали виднее бугры на заживающих ранах. Нехотя, словно даже рычание давалось с трудом, выдавил:
– В мое вр-р-ремя… мужчины ходили не за золотом. За честью, за славой… За женщинами, в конце концов, хотя я этой дури понять не мог…
– Почему?
– Дома подрастают молодые волчицы не хуже. Но чтоб за златом, нет…
Закат был удивительно нежным, словно румянец на щеках юной девушки. Небо на западе стало розовым, на расстоянии копья от темного края земли горел расплавленным слитком раскаленный ком металла, от него шло радостное сияние, словно от пера жар-птицы. Розовый свет захватывал почти половину неба, дальше плавно переходил в нежно-голубой, тоже чистый и свежий, словно не поздний вечер, а раннее утро, когда даже солнце отдохнуло и выспалось.
Подсвеченные снизу облака загибали выпуклые края, сочные, как набухшие лепестки роз, только плотная середина облаков быстро темнела, становилась похожа на окалину на быстро остывающем металле.
В кустах захлопали крылья. Мне почудился треск раздавленной скорлупы, затем пронзительно закричала перепуганная птица, эти пернатые засыпают с первыми сумерками, снова треск сучьев, чавканье, да черт с ним, собака гоняется за собственным хвостом, Михалыч ходит по бабам, а единороги обожают пугать птиц. Ну и что?
На голову посыпались древесные чешуйки. Я наконец вскинул голову. На фоне темного неба, слегка подсвеченный лунным светом, слегка шевелился огромный ком. Ветка скрипнула, под комом появились когтистые лапы, переступили по ветке ближе к стволу, на меня блеснул круглый красный глаз.
Ворон даже лег грудью на ветку, вытягивал голову, стараясь не пропустить ни слова. Толстые когтистые лапы сжимали ветку с такой силой, что вот-вот брызнет сок.
Мы вздрогнули от его неприятного каркающего голоса:
– Злато?..
Волк прорычал с отвращением:
– О Великий Лес!.. Еще и этот пучок перьев.
Ворон каркнул:
– Молчать, серость. Хуже того – чернота! Злато – это все!
– На что вороне злато? – рыкнул волк.
– А ты загляни в гнезда, – отпарировал ворон. – Ломятся от злата, серебра, блестящих камешков!.. Вон на том дереве один… даже ложку спер прямо из замка. Герой!.. А на самом крайнем дереве самый ловкий, лучший из героев, драгоценное кольцо с королевской печаткой уворовал из спальни стряпухи, когда… гм… Решено, серый. Ты остаешься зализывать раны, раз уж драться не могешь, а я пойду с доблестным героем.
Волк прорычал:
– Ты? Почему?
– Потому, что я ворон, а не ворона, – отпарировало с ветки. – Люди гибнут за металл!.. Ты черный, значит – темный.
В ответ послышалось злое ворчание:
– А ты, значит, умный? А на вкус?
Оранжевые язычки, обессилев, втягивались в багровые поленья, те рассыпались на светящиеся изнутри красные комья, похожие на драгоценные красные камни. Я бросил сверху веточку, она мгновение в недоумении корчилась, словно потягивалась, тут же по всей длине вспыхнули короткие радостные огоньки, как щенки вгрызлись в дерево, пошли расщелкивать как спелые орешки. Я швырнул еще парочку хворостин, пламя поднялось выше, а за пределами освещенного круга сразу потемнело и словно бы похолодало.
Волк лежал как черная глыба. Желтые огоньки иногда исчезали, я думал, что гордый волк заснул, обессилев, но через некоторое время чувствовал вопрошающий взор.
– Спи, – сказал я наконец. – Сегодня я на страже.
С дерева донеслось гнусавое:
– Спите оба! Мне сверху видно все, ты так и знай. Выступать нам на рассвете!
Я смолчал, а волк рыкнул:
– Почему это нам?
– Потому что герои всегда дрыхнут аж до восхода солнца, – донеслось из темноты над головами. – Сонная болезнь у них, что ли? А ты, черный, спи, спи… Мы тебя не берем, понял?
Волк зарычал, задвигался. Я, опасаясь, что попытается подпрыгнуть до низкой ветки, раны откроются, вмешался:
– Может быть, хоть здесь не будут решать за меня, как мне жить?
