висках:
– Стой!.. Стой, сопляк!.. Запрещаю…
Солдат на миг повернул в нашу сторону грязное лицо в маске из пота и серой пыли, глаза блеснули с дерзкой удалью. Мне показалось, что он сказал президенту, куда засунуть его приказ и куда идти самому, а для него, русского солдата, сейчас важнее само дело президента…
Он выскочил и побежал к последнему танку. Бежал он тяжело, теперь я понимал, что они навязали на себя взрывчатку, что не взорвется иначе, как под большим давлением, а танк выпустил короткую очередь, остановился, вдруг попятился. Солдат бежал к нему, танк пятился, все набирая скорость, солдат бежал, пытаясь догнать, временами все скрывалось в пыли, я смутно видел очертания чужого танка, пропотевшую спину. Прозвучала пулеметная очередь, солдат вроде бы исчез, потом снова мелькнули его плечи… затем остался только грохот убегающего танка.
– Что они делают, – прошептал Яузов, – что они делают…
Лицо его кривилось, в глазах стояло изумленно-потрясенное выражение.
Коган морщился от частых вспышек блицев, даже на миг прикрыл глаза ладонью, когда ему засветили в лицо едва ли не дуговой лампой. Похоже, собрались газетчики и телевизионщики не только со всей России, но и со всего света.
Он стоял на трибуне все еще с несколько ошарашенным видом, словно впервые, злой и язвительный, не мог подобрать достаточно едких слов. Губы шевелились, глаза устремлены в одну точку, словно на ходу составлял речь, одновременно подсчитывая убытки.
– Мне трудно выступать, – сказал он напряженно, – потому что ситуация меняется так стремительно… Когда я был на пороге, позвонил американский посол. Нет-нет, дело было не в задержке платежей по кредиту. Скорее все как раз наоборот. Посол предложил нашей стране кредит! Да-да, в котором раньше было отказано. Сказал, что решение только что пересмотрено.
Тишина была мертвая, потом Гоголев спросил недоверчиво:
– Это на шесть миллиардов долларов?
– На шесть миллиардов.
– Под тот же процент?
Коган кивнул:
– У меня создалось впечатление, что они готовы снизить даже его. Я не сторонник Кречета, но должен заметить, что в США напуганы. Конечно, возмущены, наши посольства пикетируют защитники прав человека, но что там напуганы – это голову даю на отрез. И, как отвечающий за финансовую сторону, за деньги России, я… готов… с некоторыми оговорками, разумеется, поддерживать действия неприятного мне политика… этого… генерала.
По лицу было видно, что спохватился и явно хотел добавить, что поддерживает лишь в финансовой политике, все-таки Кречет стремительно сближается с исламским миром, а тот на ножах с Израилем… но все равно на него смотрели как на выходца с того света. Гоголев спросил недоверчиво:
– А почему вы связываете предложение посла с этим… безобразием на святой Манежной площади?
Коган развел руками:
– На следующий день после… после той порки мусульман, что появились пьяными на улицах, со мной стали добиваться встречи представители крупнейших финансовых групп Европы. Я, честно говоря, даже не связал это с той поркой… Думал, будут снова требовать уплаты процентов, соблюдения условия финансовых операций… Но чтоб сами начали совать деньги в карман! Да какие!
В мертвой тишине Гоголев спросил торопливо:
– Какие?
– Боюсь даже вышептать, – признался Коган. – Европейский банк предложил три миллиарда, Всемирный банк предлагает четыре с половиной, Межконтинентальный банк дает уже в следующем месяце шесть… У меня волосы встают, но все кредиты предлагаются под льготные проценты, к тому же с неслыханной отсрочкой.
В зале снова начал разрастаться шумок. Глава национал-либералов выкрикнул с места:
– Не брать! Они хотят, чтобы мы у них вечно в должниках ходили!
– Как, – вскрикнул Гоголев жалко, – как не брать? Нам отцы говорили: дают – бери, бьют – беги…
Главный национал-либерал заорал зло:
– Это вам такое отец говорил! Какой отец, таков и сынок!.. А мне говорил: бьют – дай сдачи!!!
Коган начал собирать бумаги. Видя, что министр финансов уходит, в зале заорали, требуя задержаться. Гоголев спросил неверяще:
– Если это так… когда вы представите на утверждение список кредиторов? И кредитов?
Коган покачал головой:
– Вряд ли это придется делать.
– Почему?
– Кречет велел отказаться.
В зале раздался крик ярости, в далеком зоопарке чуткие звери забеспокоились, а самые пугливые начали бросаться на стены. В реве и гвалте потонул сатанинский хохот главного национал-либерала страны и его выкрик:
– Правильно!
