отказался. Жизнь и имитацию под нее различать умел от рождения.
Если что и меняется в мире, то не светские рауты. Здесь важна традиция. Мне вложили в ладонь неизменный бокал с шампанским, но я, вместо того чтобы стоять и чинно отхлебывать целый час, осушил залпом, поставил на ближайший стол и пошел смотреть картины. Вся стена увешана, но не назовешь крадеными, ибо когда крадет не отдельный человек, а правительство, то для таких деяний есть более благозвучные определения. Среди картин мастеров, несомненно мастеров, одна картина привлекла внимание: исключительно красивая женщина стояла у окна, солнечные лучи слегка пронизывали ее пышную одежду, там угадывались очертания красивого сильного тела. Картина, несомненно, старая, но художник явно рисковал быть побитым за слишком смелый рисунок.
– Прекрасная подборка, – прозвучал за спиной негромкий женский голос, богатый оттенками. – Собирал человек со вкусом.
За спиной в двух шагах стояла элегантная женщина в платье с рискованным даже для раута вырезом, глаза ее смеялись. У нее были красиво вскинутые и удлиненные брови, широко расставленные глаза, но скулы горделиво приподняты, а пухлые губы раздвинулись, показывая ровные безукоризненные зубы. У меня от ушей до пяток пробежал странный озноб, женщина была поразительно похожа на ту, что на картине.
– У него были все возможности, – согласился я.
– Меня зовут Стелла Волконская, – назвалась она, и сразу стало видно, что она сторонница европейской системы, ибо в России, спохватившись, свое имя называют уже в постели, да и то потом, когда вернется дыхание. – Здесь уютнее, чем во многих подобных домах.
– Согласен, – поспешил ответить я. – Меня зовут Виктор Александрович Никольский, но для друзей, президента и исключительно красивых женщин – Виктор.
По моим глазам она прочла, что ее отношу не просто к исключительно красивым женщинам, а потрясающе исключительно красивым, ее пухлые губы раздвинулись еще шире, лицо осветилось, а в глазах заблистали веселые огоньки. Мой намек, что знаком с президентом, похоже, пропустила мимо своих очаровательных розовых ушей.
– Виктор, – сказала она все тем же голосом, в котором были и властность прирожденной аристократки, и женская нежность, и некоторый интерес ко мне, – вы не похожи на этих… остальных. Все настолько озабочены, чтобы не потерять лицо, не урониться, не оступиться, что мне их всех жалко.
– Я не чиновник, – ответил я беспечно.
– Вы не служите?
– В мое время отвечали: служат собачки, – ответил я горделиво, – но сейчас я в самом деле участвую в одном правительственном проекте. Так что, можно сказать, служу. Но в отличие от чиновников я не запаникую, потеряв работу… э-э, службу. У меня есть научные работы мирового класса, а не только умение носить за хозяином в зубах тапочки… Простите, я просто поражен сходством! Вот эта женщина на картине…
Она скользнула по стене небрежным взглядом:
– Эта?.. Моя прабабушка. Княгиня Волконская. Из рода Рюриковичей, а также в родстве с Гедиминами, Романовыми и даже – ну не смешно ли? – с Чингисханом.
Я поперхнулся:
– Ого!
– Понравилась?
– Исключительно красивая, – сказал я с восторгом. – И как похожа на вас!
– Это я похожа, – поправила она со смехом. – Но я слышала от родителей, что ее красота все же уступала ее уму и знаниям. Она была очень образованна… Да что мы о предках? Мне гораздо интереснее встретить на таком приеме человека, который отличается от всех так резко. И не старается быть одним из толпы.
– Разве это достоинство?
Ее красивые брови взлетели еще выше. Удивительные глаза заблистали уже как две звезды, на нежных щеках выступил восхитительный румянец.
– В толпе безопаснее. Но сильные всегда вне толпы. Я вижу, что сегодняшний день не потерян. Я встретила такого удивительного человека!
Правильно, отметил я. Достаточно любому мужчине четыре раза в день говорить эту фразу, и он твой, можно надевать поводок.
Чувствуя, как моя грудь выпячивается и становится вдвое шире, я довольно согласился:
– Да, я тоже здесь скучаю. Мои интересы не совсем совпадают с интересами чиновников.
Она весело рассмеялась:
– Лучше сказать, совсем не совпадают!.. Ой, что это вокруг так опустело? А, уже приглашают в зал! Пойдемте, а то будем пробираться в темноте…
Я оттопырил локоть, она сунула узкую аристократическую ладонь, и мы пошли по направлению к залу. От Стеллы вкусно пахло духами, не столь возбуждающими или откровенно сексуальными, а как от чисто вымытого щенка, вызывая желание схватить на руки, мять и тискать, щупать лапы, заглядывать в уши, целовать в морду.
Фильм хорош, но я помнил те времена, когда увидеть в посольстве – это увидеть что-то запрещенное, недоступное для широкого проката. Ты сразу становился посвященным, впущенным в особый круг, а о фильме можно было рассуждать долго и со вкусом, прекрасно зная, что его никогда для широкого проката не закупят.
От Стеллы пахло все чувственнее, я ощущал тепло ее тела. В полумраке смутно маячил ее четкий аристократический профиль, потом глаза привыкли, я искоса посматривал на ее одухотворенное лицо, блестящие глаза. Она смотрела на экран, по лицу пробегали блики, но иногда бросала в мою сторону
