срочно вашу машину! Наши все на заданиях, а мне тут позарез смотаться в одно место, а мотор здесь, как я слышал, усиленный! Ну, вытолкал обоих в шею, сел за руль, дал газ, а машина ни с места. Он ее так и эдак, но она как вкопанная. Совсем измучившись, начал было вылезать, сказав со злостью: «Что за машина, мать ее…» – и тут она как рванет! Как понесла! Он обалдел, едва успевал руль крутить. Обрадовался, машина идет легко, как сокол над озером. Довольный, гнал-гнал, вот уже и его дом, нажал на тормоза, а машина прет и прет… Он в панике начал крутить баранку, жмет на тормоз, дергает ручник, а машина все равно несется, как пьяный лось… Он едва успевал крутить руль, уже на красный свет проскакивал, поседел весь, уже и за город выехал…
– Ну-ну, – поторопил я заинтересованно, ибо Мирошник замолчал, озабоченно объезжая группу подозрительных машин.
– А дальше еще страшнее, – продолжил Мирошник, когда отъехали на благополучное расстояние. – Несется как пуля, а далеко впереди вдруг дорога обрывается! Жуткий карьер, только слышно, как на дне экскаваторы скребут дно. Он снова на все педали, но машина хоть бы хны, мчится прямо к пропасти!.. Он побелел, закусил губу, сказал обреченно: «Хана мне». Правда, он сказал другое слово, покрепче…
– Это эвфемизм, – заверил я, – я уже понял, что за слово.
Он посмотрел недоверчиво, может быть, пять лет в литейном и три года грузчика малый стаж, чтобы знать такие слова, забыл совсем, что теперь ими пересыпают речь в детских садах.
– Да?.. Гм… Машина была уже на краю обрыва, но вдруг замерла как вкопанная! Тормоза схватили намертво, как приклеилась на полном ходу. Начальник охраны глаза выпучил. Долго сидел, еще не веря в счастье. Потом вытер пот со лба, сказал повеселевшим голосом: «А я уж думал, мать ее…»
– Что? – переспросил я. – Сказал это кодовое слово? И машина – в пропасть?
– Как видите, – ответил Мирошник серьезно. – Эта машина – уже второй вариант. Здесь тоже можно не только рулем да педалями, но и голосом: ну там, прямо, влево, вправо, тормоз, форсаж, цель впереди, пулемет…
– Даже такие слушает? – удивился я. – Ничего себе машина.
– Да это обычные программы, – возразил он, но было видно, что раздувался от гордости. – Сейчас программы управления голосом продаются на Митинском рынке и на Горбушке. Я, конечно, там не покупаю, но некоторые мои знакомые…
– И мои тоже, – кивнул я. – Они видели у парня, что слева от столика, где табличка «Все для Мака». Им программы понравились, но я покупать не стал. Пока руки не доходят.
Он кивнул, я ощутил, что между нами наконец-то установилось настоящее взаимопонимание, как между двумя курильщиками в вагоне для некурящих, или между двумя евреями при Советской власти, или хохлами в Израиле.
Машина въехала в Боровицкие ворота. Часовые с двух сторон заглянули в машину, Мирошник протянул пропуск. Я считал себя толстокожим, но подозрительные взоры стражей с такой мощью ощупывали все швы в моей одежде, что шерсть встала дыбом, я на миг ощутил себя не ученым с мировым именем, а дикарем, который с наслаждением двинул бы кулаком в зубы.
Мирошник буркнул:
– Это что… При прошлом президенте тут чуть ли не раздевали! Пять рентгеновских аппаратов стояло.
– Неужели?
– Пять не пять, но три я сам видел.
Машина въехала в другой мир, о котором еще в старину был анекдот в вопросах: где проходит граница между социализмом и развитым социализмом? Ответ: по Московской окружной дороге. А где граница между развитым социализмом и коммунизмом? Ответ: по Кремлевской стене.
Мир по эту сторону Кремлевской стены был чист, стерилен и богат. Если остальная Москва тонет в грязи, не говоря уже о стране, если шахтеры не знают, чем кормить детей, то здесь рядами зеленеют бонсаи, купленные в Японии за миллионы долларов, из которых половина ушла в карманы тех, кто покупал за казенный счет.
Подплыли и замерли возле машины широкие ступеньки из белого мрамора. У подъезда стояли в штатском, одетые как дипломаты из ООН. Их небрежные взгляды скользнули по мне совсем вроде бы невзначай, беседу не прерывали, но я ощутил, как у меня вывернули карманы и пересчитали все лейкоциты в крови.
– Это что, – сказал Мирошник снова. – При прошлом здесь стоял чуть ли не полк. А резиденция была не здесь, вон там… Здесь что, слишком просто. А там залы, залы!
Когда меня провели по недлинному коридору, я еще успел подумать с усмешкой, что и это влетело в копеечку: так замаскироваться. В любой коммерческой фирме здоровяки с автоматами выставляют себя напоказ, а здесь их прячут, а напоказ посадили чуть ли не старушек со спицами…
Около входа двое мужчин, очень обыкновенные, разве что ростом повыше обыкновенных да чересчур массивные от избытка мышц. Я уловил на себе пару взглядов, но ничего не спросили. Мирошник толкнул дверь, мы оказались в просторной приемной. За столом обыкновенная секретарша, еще двое мужчин углубились в свежие газеты.
На той стороне темнела дверь. Возле нее сидел на стуле неприметный военный с чемоданчиком на коленях. Ровный, строгий, с невозмутимым лицом. Черный чемоданчик, понял я. Тот самый, который носят за президентом всюду, чтобы успел нажать кнопку ядерной войны.
Мирошник кивнул женщине:
– Марина Павловна, я прибыл с товарищем… простите, Виктор Александрович, вы, наверное, предпочитаете «господин»?
– Раньше предпочитал, – отмахнулся я. – Теперь нет.
Женщина улыбнулась одними глазами. Я не видел, когда она включила переговорное устройство, но из приемника раздался рокочущий голос:
