– Ты каган этого племени?..
– Я князь, – ответил Владимир сдержанно. – Кто ты, посмевший войти так дерзко…
– Меня зовут Мирант, – сообщил воин. – Я был побежден в поединке великим воином… да попадет он в небесное воинство моего избранного народа касогов, а я дал ему слово явиться на службу киевскому князю.
Воеводы загалдели как гуси, несолидно таким уважаемым и солидным людям, а Владимир, прищурившись, оглядел воина с головы до ног:
– Скажи, доблестный Мирант… тебя победил воин в красном плаще? Лик светел, золотые кудри до плеч?
Мирант кивнул, а Волчий Хвост неосторожно спросил:
– И женщина с ним, говорят…
Мирант покачал головой:
– Нет.
Воеводы удовлетворенно переглянулись, Волчий Хвост сказал уверенно:
– Точно Добрыня! Чтоб он да с бабами…
Воин зычно кашлянул, прочищая горло, сплюнул прямо на пол, добавил:
– С двумя женщинами.
В палате настала мертвая тишина. Волчий Хвост переспросил неверяще:
– С… двумя… женщинами?
– Это не женщины, – сказал Мирант медленно. Глаза его стали совсем щелками, а голос превратился в тягучий мед. – С ним были не женщины.
– А… кто?
– Небесные девы, созданные Творцом всего сущего для утех мужчин. Одна знойная как дыхание пустыни, тело как золотой мед, собранный небесными пчелами. Щеки как персик, дыхание ароматно, стан тоньше камыша… а вторая… О, вторая! Это падающий с небес водопад чистой холодной воды, что способен исцелить любого мужчину и вдохнуть в него силы. Это наслаждение для настоящих, это для мужчин, которые…
Он захлебнулся потоком жарких слов, глаза горели, и грудь раздувалась от избытка чувств.
Волчий Хвост покачал головой:
– Нет, это не Добрыня!
– Не Добрыня, – сказали и другие. – Не может быть, чтобы Добрыня… Не Добрыня, точно не Добрыня. А если Добрыня, то уж точно мир гикнулся.
Дюсен снова рубился в гуще схватки, сабля пощербилась от частых ударов, а толстые пластины доспехов от зарубок стали похожи на колоды для рубки мяса. Он дрался зло и умело, весь уйдя в искусство защищаться и бить в ответ, когда вдруг увидел шагах в семи хана Уланбега, бледного и с отчаянными глазами. Тот сражался с двумя киевскими ратниками. Старый степной барс был все еще силен, на помощь не звал, хоть левая рука бессильно болтается вдоль тела, сабля мелькает только в правой, со спины к нему набегает еще один, оскаленные зубы, разинутый в крике рот…
Дюсен коротким ударом рассек горло своему противнику, молниеносно выхватил из его пальцев короткий боевой топор, коротко и сильно размахнулся – метанию топоров научился в Киеве – тяжелое лезвие со свистом завертелось в воздухе. Уланбег уже сразил одного, перед ним другой киянин, могучий и сильный, уже занес карающий меч, а в это время сзади набегает еще один…
– За спиной! – страшно закричал Дюсен.
Уланбег мгновенно повернулся, инстинктивно поднимая саблю для защиты. Меч киянина опустился, звон – и смертоносное лезвие меча скользнуло по лезвию сабли в сторону. В тот же миг булатное лезвие топора, брошенного Дюсеном, с силой ударило киевского воина между лопаток. Дюсен слышал звон разрубаемых кольчужных колец, хруст плоти и треск костей. Лезвие погрузилось наполовину, перерубив хребет.
Воин рухнул вниз лицом, но сумел перевернуться на бок.
А Дюсен, вырвавшись из поредевшего кольца, бросился к Уланбегу. Старый богатырь, орудуя одной рукой, сумел потеснить киевлянина, а когда тот споткнулся и взмахнул рукой, чтобы удержаться, успел нанести прямой удар в живот. Дружинник согнулся и упал, подхватывая выпадающие кишки.
Уланбег повернулся к Дюсену. Грудь его бурно вздымалась, кровь текла и по правой стороне головы, на груди три раны, но глаза улыбались.
– Твой отец будет счастлив, что у него такой сын!
А Дюсен, холодея как смерть, смотрел на сраженного им в спину воина. Тот лежал на боку, шлем от удара о землю скатился, огненно-рыжие волосы разметались, пачкаясь размокшей в крови землей.
А Вьюн слабо улыбнулся. Его синеющие губы прошептали:
– Ты не виноват… Ты меня не видел…
– Твой плащ! – вскрикнул Дюсен. – Где твой… Зачем ты снял…
Веки Вьюна медленно опустились. Уланбег взглянул на бледное как смерть лицо сына друга, отступил. В глазах старого воина было глубокое сочувствие. Ему подвели коня, помогли сесть и увели бегом, поддерживая шатающееся в седле тело.
– Что я наделал?.. – прошептал Дюсен в отчаянии. – Что я наделал?!
